В его модели животные, подвергающиеся повторному воздействию неприятных стимулов, помещаются в одно место под воздействием определенного препарата и помещаются в другое место, подвергающееся той же неприятной стимуляции, но не находящееся под воздействием препарата. Затем животным предлагают сделать выбор между этими двумя местами и измеряют результаты выбора. Логика заключается в том, что если животные испытывают более сильную боль, когда не находятся под действием анальгетика, то у них формируется негативная ассоциация с этим местом, и поэтому они с большей вероятностью выберут то место, где применяются препараты, являющиеся эффективными анальгетиками, чем другое место. Конечно, можно опасаться, что, поскольку многие анальгетики также обладают положительными свойствами вознаграждения, не зависящими от обезболивания, эти тесты могут просто измерять вознаграждающий эффект препаратов, а не обезболивание. Однако позже Суфка ссылается на ряд исследований, демонстрирующих, что условное отвращение к месту, вызванное обезболиванием, может быть отделено от предпочтения места, вызванного вознаграждением за наркотики, что позволяет предположить, что в обучении избегать аверсивных стимулов участвует отдельный механизм (Roughan et al. 2014).

Однако эффективность заданий на условное предпочтение места зависит от важнейшего предположения, а именно от того, что существует связь между неприятным ощущением боли и обучением избегать ее в будущем. Безусловно, эти понятия концептуально отличаются друг от друга, независимо от того, коррелируют ли они достоверно или нет. Поэтому трудно оценить, насколько успешным является этот подход, указывающий на существование неприятных ощущений боли у других животных.

По этой причине некоторые авторы расширили задачу условного предпочтения места, добавив компонент побега, который более точно отражает непосредственное ощущение неприятных ощущений (в отличие от будущей мотивации избегать сигналов, которые ранее были сопряжены с вредными стимулами). В этих моделях (Vierk et al. 2008, Morgan et al. 2008, Gregory et al. 2013) животным предлагается возможность сбежать из потенциально неприятной среды, переместившись в новое место. В отличие от рефлекторного поведения, такого как крик, поджатие хвоста, немедленное отдергивание лапы и т. д., в этих исследованиях предполагается, что животное должно распознать негативный стимул и затем использовать эту информацию для принятия решения о переходе в новое место. Разумеется, такое поведение не доказывает существование неприятных ощущений или даже осознанной боли, поскольку не исключено, что у животных есть бессознательные механизмы мотивации поведения (даже сложного) вдали от угрожающих особенностей окружающей среды.

Интересно, однако, что эффекты опиатов и целенаправленного поражения ППК на побег и условное предпочтение места у нечеловеческих млекопитающих отражают диссоциацию, наблюдаемую у людей. Поражение передней поясной извилины приводит к тому, что мыши по-прежнему отстраняются от болевых стимулов, но больше не выбирают места, где боль должна быть сильнее, и не учатся избегать этих мест (LaGraize et al. 2004). Аналогичным образом, если дать крысам опиоиды, произойдет та же диссоциация (LaGraize et al. 2006). Таким образом, по крайней мере prima facie можно утверждать по аналогии, что у большинства млекопитающих аффективные болевые пути работают очень похоже на то, как они работают у человека, поскольку повреждение и активация сходных областей мозга приводит к сходным поведенческим профилям (Shriver 2006).

 

Связь между исследованиями боли у нелюдей и людей

Тем не менее, остаются важные вопросы. В частности, неясно, какая активность мозга действительно необходима для возникновения болевого аффекта. Одна из интерпретаций имеющихся данных заключается в том, что активность в сети, образованной поясной костью и инсулой, или, возможно, одной из этих областей мозга в отдельности, по-видимому, опосредует неприятные ощущения боли. Тогда можно утверждать, что только животные, у которых есть эти области мозга, чувствуют неприятные ощущения боли так же, как люди. Однако это привело бы к контринтуитивному результату, согласно которому только млекопитающие действительно обладают аффективным компонентом боли, поскольку эти области мозга не были обнаружены у других видов.

В качестве альтернативы можно предположить, что существуют аналогичные области, которые работают достаточно схожим образом с поясной извилиной и/или инсулой у других видов, чтобы генерировать неприятные ощущения (Shriver 2016). При такой интерпретации поясная кость и инсула человека специализировались для выполнения дополнительных операций у человека, но при этом играют роль в переживании боли, которую играют другие области мозга у других видов. Это правдоподобно, поскольку, судя по всему, инсула участвует в специализации процессов восприятия боли, которые существуют и у ряда других видов (Garcia-Larrea 2012, Nieuwenhuys 2011). Более того, многие другие виды, включая птиц, рыб, рептилий и, возможно, даже крабов, демонстрируют обусловленное поведение предпочтения места.

Тем не менее, мы сталкиваемся с проблемой, что ни одна конкретная мера поведения, включая условные задачи на предпочтение места, ни участие какой-либо конкретной области мозга, например, инсулы, не могут достоверно свидетельствовать о наличии или отсутствии аффективного аспекта боли. Только узнав больше о том, как именно нейронная активность лежит в основе поведения, связанного с болевым аффектом, мы можем надеяться абстрагироваться от процессов, вовлеченных в причинение неприятных ощущений боли. А это, в свою очередь, потребует гораздо большего количества исследований, направленных на концептуальное понимание природы болевого аффекта у человека. Например, несмотря на то, что существует множество сообщений о людях, которые "чувствуют боль, но не возражают против нее", в частности, в случаях болевой асимболии, в конечном итоге было проведено очень мало исследований, посвященных полному поведенческому профилю таких пациентов, и насколько достоверно этот профиль связан с повреждением конкретных областей мозга. Если бы мы смогли обнаружить, что болевой аффект, но не сенсорная боль, обязательно связан с определенным типом обучения или с определенной формой процесса внимания, это могло бы дать нам лучшую цель для понимания того, что именно нужно искать у других видов. В частности, если бы на людях было четко продемонстрировано, что неприятные ощущения боли надежно коррелируют с импульсами бегства или обусловливанием, это существенно повлияло бы на то, насколько уверенно мы могли бы интерпретировать результаты, полученные на других млекопитающих.

Только после того, как мы получим детальное знание о корреляциях, возникают настоящие вопросы философии разума. Например, допустим, мы обнаружим, что самоотчеты о неприятных ощущениях у людей прекрасно коррелируют с определенным типом нейронной активности и определенным поведенческим профилем. Даже в этом случае мы можем задаться вопросом о том, как нам следует рассматривать центральные процессы, вовлеченные в них. Имеет ли значение конкретный тип нейрона, участвующего в активности, или важно только то, что определенная информация была передана? Можно ли объяснить аспекты феноменального характера, описывая активность нейронов, или мы остаемся лишь с не до конца понятной корреляцией? Эти вопросы, как мне кажется, могут быть полностью решены только после детального научного исследования, которое сузит истинную природу неприятных ощущений путем точного определения нейронных