между ног. Давай-давай, никто не видит. Вон туда скачи, – распорядилась старуха, в воздухе обрисовав путь.

Астрид так и сделала. Но она даже и не замечала, что скачет: ею завладело ощущение, будто все узоры на ткани, какие могут быть созданы на станке, перекликаются с нерожденной жизнью у нее в животе.

– Скачи, не останавливайся. По кругу скачи.

Бабка остановила Астрид, когда та накрутила шесть кругов:

– Все, хватит. Идем со мной.

Выйдя на двор, она повела Астрид к точильному камню, рядом с которым на траве стоял табурет. В неверном свете луны дорога на пастбище была едва различима.

– А теперь жди, – сказала повитуха, удаляясь. – Если по дороге первым пройдет мужик, родишь мальчика. Если баба, девочку.

– Останься со мной, – попросила Астрид.

– Ты должна быть одна.

– Кто ж пойдет куда вечером? Да и луны нет. Не видно ни зги.

– Ну, ты не понимаешь, что ли? Кто-нибудь явится. Не болтай зря, все испортишь.

И она ушла, с трудом поднимая ноги. Астрид осталась ждать. Ей не сиделось спокойно; вопреки своей обычной рассудительности, Астрид никак не удавалось сосредоточиться, собраться с мыслями. Вот бы поскорей услышать: «Вставай и иди домой». Но тут тучи рассеялись, лес и дорогу осветила луна.

В темноте что-то зашевелилось. Показался мужчина, огромный, тело какой-то странной формы; несет что-то, что ли? Может, тушу животного? Астрид пыталась разглядеть его лицо, но, похоже, он был не из их села.

И тут она поняла, что этот человек вообще не из их или какого-то другого села. Он виден только ей. А когда он подошел ближе, она разглядела, что он ничего не несет. Она увидела, что в одном молодом мужчине крепко засел другой молодой мужчина. Они медленно спускались с гор, двигаясь в каком-то неровном, но общем ритме. Внезапно оба посмотрели в ее сторону. Астрид вздрогнула, вскинув руку, и мужчины упали. Они не разъединились, но с трудом поднялись на ноги, а потом, постояв и посмотрев на нее, постепенно пропали из виду – растворились в воздухе, а перед ней простиралась все та же дорога.

Миновало четыре студеных месяца

Первая снежинка упала в середине ноября, когда Герхард Шёнауэр стоял перед деревянной церковью в Хопперстаде.

Четыре студеных месяца он провел, осматривая норвежские деревянные церкви. Переезды на санях и в повозках, на гребных лодках, пешие переходы, церковные шпили, серая хмарь. Все это смешалось в его голове. Часы унылого черкания карандашом по отсыревшей бумаге, бестолковый распорядок конных перевозок в Норвегии, не просыхающие кожаные подошвы, докучный глубокий кашель.

Но он справился. Сейчас он смотрел на церковь, смотрел на изрядно истрепанную кожаную папку с рисунками и знал, что память об этих строениях сохранена навечно. Цель поездки выполнена, начатая Й. К. Далем работа завершена: Шёнауэр запечатлел все восемь мачтовых церквей для последнего тома «Выдающихся памятников раннего деревянного зодчества на внутренних территориях Норвегии».

Нужно было успеть зарисовать церковь в Гарму. Шёнауэр добрался туда к ночи и обнаружил, что ее уже снесли. Запрестольный образ, инвентарь и доски каркаса были проданы на аукционе и увезены в разных направлениях, и тогда Шёнауэр перевалил на другую сторону гор и зарисовал Рейнли. Полуразрушенная Хедалская церковь пока устояла. Церковь в Оле он зарисовывал, наблюдая, как ее сносят – грубо и безжалостно – и по отдельности продают доски каркаса и обшивки. Угловые столбы с декоративной окраской были куплены, чтобы впоследствии использовать как коньковый брус при строительстве жилого дома. Два столба, украшенные тонкой резьбой, швырнули на подводу, не дожидаясь, пока он их дорисует. Напрасно он тащился в далекий Туфт: оказалось, что местную церковь снесли еще в начале года. Зато там ему сказали, что если он поедет берегом реки Нумедалслоген, то увидит гораздо больше церквей, чем указано в списке Ульбрихта.

Пастор Швейгорд поступил мудро, снабдив Шёнауэра на удивление лестным рекомендательным письмом, благодаря чему его благосклонно принимали на ночлег в холодных мансардах пасторских усадеб, да и сами пасторы были к нему внимательны. Но каким-то ледяным холодом веяло от них, как и от самого Швейгорда. Они стыдились церквей, в которых им выпало служить, и ни один не попросил у Герхарда рисунков. Им страстно хотелось избавиться от древних строений с прогнившими полами, рассохшимися стенами, осыпающимися фундаментами и покосившимися шпилями и поскорей выкинуть из головы память о них. У них других забот хватало: голод, пьянство, самоубийства.

А Шёнауэр все ехал и ехал. Богатые хутора, гордо возвышающиеся на одетых густой растительностью горках, были чистыми и ухоженными. Майеровский путеводитель отрекомендовал Норвегию как старозаветную, но величавую и достойную страну, однако в этой книге не упоминалось, сколь сильно обескураживает установившееся здесь неравенство между состоятельными и малоимущими. Шёнауэр проходил в калитки, сняв шапку, стучался в двери, сидел на табуретах и ждал – час, два, – пока его не допускали к очередному занятому пастору изложить свое дело.

В Боргунде его поселили в теплой комнате и дали спокойно работать, но перед этим на почтовой станции произошло недоразумение, и он два дня ехал в конном дилижансе совсем в другую сторону. Зато это стало последней большой неприятностью в поездке. А так Шёнауэр навострился понимать диалекты, сменявшиеся за каждым ручьем на его пути, и вскоре почувствовал, что справляется и с норвежским языком, и со своим заданием, и кашель ему не помеха.

Так он и бродил со своим мольбертом между могилами под открытым небом. В промозглую осеннюю пору бумага расползалась, пальцы стыли, и теперь, поработав на воздухе часа два, он стал доводить наброски до ума уже в помещении. И постоянно ему повсюду мерещилось одно и то же лицо. Стоило ему увидеть девушку с темными волосами, как сердце начинало биться чаще от мгновенно накатившей радости, которая так же мгновенно гасла, ведь это была не она.

Само собой, не она. Карандашные линии теряли четкость, и нередко вечерами, в свете одинокой лампы, на бумаге проступали ее черты.

Летняя влюбленность в Норвегии, высоко в горах. Вкус ее губ. Данное ей обещание. И эта ответственность. Поручение перевезти церковь. Подменить церковные колокола. Обмануть королеву. Жениться по любви. Два тела на согретом солнцем камне. Еще не высохшие краски на картине. Невидимые силы, таящиеся в ветре и в бронзе.

Он тосковал, работая упорно, и в нем созревал архитектор. Понимание конструктивных особенностей строения, снизошедшее на него в Бутангенской церкви, обрело глубину. Слово «мачтовый» было, собственно, не вполне подходящим, как он теперь понял; следовало назвать эти церкви колонными. Колонны, составляющие их