основу, были когда-то гигантскими стройными деревьями. На какую высоту вырастает сосна, такой же высоты мог быть и клирос в мачтовой церкви. Срубив сосны, их располагают по углам прямоугольника. Соединяют Андреевскими крестами, потом укладывают стены и полы, а дальше вздымают клирос, шпиль и стойки крыши на ту высоту, насколько хватит духу. Леса Норвегии безбрежны, рабочих рук сколько хочешь, здания ставят на века.

Конечно, если будущее не внесет своих корректив.

В отсутствие Астрид тоска Герхарда не находила выхода, она копилась на кончике его карандаша и преобразовывалась в творческую энергию, какой он не замечал раньше. Церкви он теперь зарисовывал с невероятной скоростью, с некой порой жутковатой точностью, но в то же время делал это вдохновенно. Потом мачтовые церкви стали ему сниться. Ночи напролет в голове у него мельтешили арки хо́ров, кафедры, порталы и галереи, и постепенно они начали складываться в церковь совершенной формы, обладавшей всеми их характерными особенностями. Внутри этой церкви ему неизбежно являлась Астрид Хекне в изящном прусском подвенечном платье, и однажды ночью, когда спал на жесткой постели в мансарде пасторской усадьбы в Согне, он внезапно пробудился с сознанием того, что ему нужно сделать.

В мерцании масляной лампы Герхард заштриховывал рисунок, который изображал мачтовую церковь, вобравшую самое лучшее от всех, что ему довелось увидеть. Конструкция строгая, ничего лишнего. Линии ложились на бумагу будто сами собой, ведь полгода он ничем другим не занимался, а жил только деревянными церквями и своей влюбленностью, и все это вместе сложилось в уверенность: он сумеет сконструировать современную мачтовую церковь. Документируя старые храмы, он продолжал работать над проектом нового.

Добравшись до конечной точки своего путешествия, Герхард вконец износил башмаки и брюки. Труднее всего для него было стоять на месте, потому что подошвы пропускали воду, и ступни у него побледнели и сморщились. Пальто не спасало от порывов холодного ветра, а в продуваемой сквозняком комнатенке, где его разместили, компанию составляла только боль в горле и простуда. С каждой из церквей, которые посетил, он прощался навсегда. Им предстояла гибель в пламени или под ударами ломика.

Но эту новую церковь действительно можно построить. Обычно собственные рисунки он беспощадно критиковал, но это, сказал он себе, глядя на листки, на которые были затрачены несчетные часы работы, – это само совершенство. Устремленность его церкви к небу обеспечивалась соответствием материала – леса – вере. И величественная, и сдержанная одновременно; такими стали бы мачтовые церкви, если бы их архитектура получила возможность вызревать столетиями. Результат гармоничного развития безудержной игры наклонных поверхностей, выступов кровли. Конструкция более простая, более чистая, с немногочисленными, но тщательно продуманными украшениями. Головокружительный шпиль, высокие и узкие окна, подчеркивающие стремление храмовых сооружений ввысь, – зов, обращенный к небу; колокольня, откуда смогут звонить самые большие колокола – звонить, пробуждая самую заблудшую душу на свете.

* * *

Снежинка прилетела не одна. Вскоре рисунок Герхарда густо обсыпали белые крупинки. Взглянув на тучи над головой, он сложил мольберт и отправился паковаться. Все рисунки переложил калькой, чтобы защитить поверхность от царапин, и картоном, чтобы не помялись. Всю стопку тщательно обернул толстой вощеной бумагой, а сверху промазал жиром, чтобы листки не промокли. Уложил свои работы между двумя деревянными дощечками и убрал в чемодан, который замотал в холст и перевязал веревкой, скрутив из нее ручку.

Нет, конечно, он не забудет Дрезден. Но и Дрезден его не забудет. Приключение обрело направление, обрело смысл: через снега и горы донести столетия норвежской жизни до нынешних и грядущих времен.

Он наконец дал волю своей тоске по дому, но теперь тосковал не по Бутангену, Мемелю или Дрездену, но по своему будущему дому, дому специалиста по церковной архитектуре Герхарда Шёнауэра и его норвежской супруги Астрид, дому с хризантемами на подоконниках, шницелями на тарелках и картинами маслом на стенах, оклеенных обоями. А чуть позже и с сыновьями и дочками, играющими в ручеек.

На гребной лодке Герхарда доставили в самое отдаленное место Согне-фьорда, где он сделал наброски последней старинной церкви на своем пути, церкви Фортума, перестроенной так сильно, что она вполне могла сойти за зерновой элеватор где-нибудь в Соединенных Штатах. Ее внутреннее убранство все еще впечатляло, но рядом стояла новая белая церковь, а старая, холодная и темная, сиротливо ожидала сноса. Пастор сообщил, что ее выставят на продажу с начальной ценой 800 крон. Шёнауэр попросил, чтобы ему помогли добраться до Бутангена, но пастор нахмурился:

– Вы серьезно собираетесь туда?

– Дa. К первому декабря.

– Дорога туда очень тяжелая. Если у вас есть деньги, лучше сесть на пароход и отправиться кружным путем в Кристианию.

– Но ведь поездка на пароходе занимает несколько недель?

Пастор покачал головой:

– Зима на носу; не уверен, что найдутся желающие везти вас через горы. Как я понимаю, вам не доводилось ходить на лыжах?

– На лыжах? Нет. Но ведь настоящих снегопадов еще и не было?

– Здесь, внизу, не было.

* * *

Пришлось ему, чтобы перевалить через горы и добраться до Бёвердала, выложить за проводника и вьючную лошадь двойную плату. На следующее утро они чуть свет тронулись в путь, который едва не стоил Герхарду жизни. Поднявшись так высоко в горы, что деревья там уже не росли, они попали под мокрый и тяжелый снег. Проводник снял с лошади две пары лыж и пошел вперед, почти не оглядываясь на едва поспевавшего за ним Герхарда. Здесь, высоко в горах, они находили дорогу по ограждающим ее каменным знакам, которые стояли совсем близко друг от друга, чтобы можно было разглядеть их даже в самую лютую метель. Погода испортилась почти сразу же, на них обрушилась снежная буря. Повернувшись спиной к ветру, поели вяленой свинины. Проводник сплюнул в снег и сказал, что главное выбраться к Рёйсхейму, тогда они будут спасены.

Ближе к вечеру проводник, обернувшись к Шёнауэру, крикнул, что надо обязательно дотянуть до Рёйсхейма. Герхард изо всех сил упирался палками и брел вперед. Кашель совсем одолел его. Путь показался ему бесконечно долгим, но наконец он услышал в темноте, как кто-то колотит в дверь, а когда проснулся на следующее утро, проводника уже и след простыл.

* * *

На спуске в долину реки Утты не на шутку прихватил мороз. Герхард был плохо одет для этого времени года, он на несколько дней запаздывал, простуда перешла в лихорадку, и поездка обернулась бесконечными муками от холода – в гриве лошадей поблескивали кристаллы льда. Когда возле Фоссхейма они ждали, пока им поменяют лошадей, морозную ночь осветила ясная