— Поскольку арестовывать Пабло не имеет смысла, — началФернандо, — и поскольку использовать его для каких-либо сделок…

— Кончай, — сказала Пилар. — Кончай, ради господа бога!

— …было бы постыдно, — спокойно продолжал Фернандо, — ясклоняюсь к тому мнению, что Пабло надо ликвидировать, чтобы обеспечитьуспешное проведение намеченной операции.

Пилар посмотрела на маленького человечка, покачала головой,закусила губу, но промолчала.

— Таково мое мнение, — сказал Фернандо. — Полагаю, естьоснования видеть в Пабло опасность для Республики…

— Матерь божия! — сказала Пилар. — Вот язык у человека! Дажездесь умудрился бюрократизм развести!

— …ибо это явствует как из его слов, так и из его недавнихдействий, — продолжал Фернандо. — И хотя он заслуживает благодарности за своидействия в начале движения и вплоть до последних дней…

Не вытерпев, Пилар отошла к очагу. Через минуту она сновавернулась на прежнее место.

— Фернандо, — спокойно сказала она и поставила перед ниммиску. — Вот тебе мясо, сделай милость, заткни им себе рот чинно и благородно имолчи. Мы твое мнение уже знаем.

— Но как же… — начал Примитиво и запнулся, не кончив фразу.

— Estoy listo, — сказал Роберт Джордан. — Я готов сделатьэто. Поскольку вы все решили, что так нужно, я согласен оказать вам эту услугу.

Что за дьявол, подумал он. Наслушавшись Фернандо, я и самзаговорил на его лад. Должно быть, это заразительно. Французский — языкдипломатии. Испанский — язык бюрократизма.

— Нет, — сказала Мария. — Нет.

— Это не твое дело, — сказала девушке Пилар. — Держи язык напривязи.

— Я сделаю это сегодня, — сказал Роберт Джордан. Он увидел,что Пилар смотрит на него, приложив палец к губам. Она указывала глазами на вход.

Попона, которой был завешен вход, отодвинулась, и в пещерупросунулась голова Пабло. Он ухмыльнулся им всем, пролез под попоной и опятьприладил ее над входом, повернувшись к ним спиной. Потом стащил с себя плащчерез голову и стряхнул с него снег.

— Обо мне говорили? — Он обратился с этим вопросом ко всем.— Я помешал?!

Никто не ответил ему, и, повесив свой плащ на колышек,вбитый в стену, он подошел к столу.

— Que tal?[58] — спросил он, взял свою кружку, котораястояла на столе пустая, и хотел зачерпнуть из миски вина. — Тут ничего нет, —сказал он Марии. — Пойди налей из бурдюка.

Мария взяла миску, подошла с ней к пыльному, сильнорастянутому, просмоленному до черноты бурдюку, который висел на стене шеейвниз, и вытащила затычку из передней ноги, но не до конца, а так, чтобы винолилось в миску тонкой струйкой. Пабло смотрел, как она стала на колени,смотрел, как прозрачная красная струя быстро льется в миску, закручиваясь в нейворонкой.

— Ты потише, — сказал он ей. — Там теперь ниже лопаток.

Все молчали.

— Я сегодня выпил от пупка до лопаток, — сказал Пабло. — Нацелый день хватило работы. Что это с вами? Язык проглотили?

Все по-прежнему молчали.

— Заткни покрепче, Мария, — сказал Пабло. — Как бы непролилось.

— Теперь вина у тебя будет много, — сказал Агустин. — Хватитнапиться.

— У одного язык нашелся, — сказал Пабло и кивнул Агустину. —Поздравляю. Я думал, вы все онемели от этого.

— От чего от этого? — спросил Агустин.

— От того, что я пришел.

— Думаешь, нам так уж важно, что ты пришел?

Может быть, Агустин подхлестывает себя, думал РобертДжордан. Может быть, он хочет сделать это сам. Ненависти у него достаточно. Яничего такого к Пабло не чувствую, думал он. Да, ненависти у меня нет. Ономерзителен, но ненависти к нему у меня нет. Хотя эта история с выкалываниемглаз говорит о многом. Впрочем, это их дело — их война. Но в ближайшие два дняему здесь не место. Пока что я буду держаться в стороне, думал он. Я уже свалялсегодня дурака из-за него и готов разделаться с ним. Но заводить этупредварительную дурацкую игру я не стану. И никаких состязаний в стрельбе, иникаких других глупостей здесь, около динамита, тоже не будет, Пабло, конечно,подумал об этом. А ты подумал? — спросил он самого себя. Нет, ни ты не подумал,ни Агустин. Значит, так вам и надо.

— Агустин, — сказал он.

— Что? — Агустин отвернулся от Пабло и хмуро взглянул наРоберта Джордана.

— Мне надо поговорить с тобой, — сказал Роберт Джордан.

— Потом.

— Нет, сейчас, — сказал Роберт Джордан. — Por favor[59].

Роберт Джордан отошел к выходу, и Пабло проводил еговзглядом. Агустин, высокий, с ввалившимися щеками, встал и тоже пошел к выходу.Он шел неохотно, и вид у него был презрительный.

— Ты забыл, что в мешках? — тихо, так, чтобы другие нерасслышали, сказал ему Роберт Джордан.

— А, туда твою! — сказал Агустин. — Привыкнешь и невспоминаешь.

— Я сам забыл.

— Туда твою! — сказал Агустин. — Ну и дураки мы! — Онразмашистой походкой вернулся назад и сел за стол. — Выпей вина, Пабло, друг, —сказал он. — Ну, как лошади?

— Очень хорошо, — сказал Пабло. — И метель начала затихать.

— Думаешь, совсем затихнет?

— Да, — сказал Пабло. — Сейчас уже не так метет и пошлакрупа. Ветер не уляжется, но снег перестанет. Ветер переменился.

— Думаешь, прояснится к утру? — спросил его Роберт Джордан.

— Да, — сказал Пабло. — Погода будет холодная и ясная. Ветереще не раз переменится.

Полюбуйтесь на него, думал Роберт Джордан. Теперь он самодружелюбие. Тоже переменился вместе с ветром. Он закоренелый убийца и с видусвинья свиньей, но чувствителен, как хороший барометр. Да, думал он, свиньятоже умное животное. Пабло ненавидит нас, а может быть, только наши планы, иоскорблениями доводит дело до того, что мы готовы его убить. Но тут оностанавливается, и все начинается сначала.

— Нам повезет с погодой, Ingles, — сказал Пабло РобертуДжордану.

— Нам? — сказала Пилар. — Нам?

— Да, нам. — Пабло ухмыльнулся, взглянув на нее, и отпилвина из кружки. — А почему нет? Я все обдумал, пока ходил к лошадям. Почему бынам не столковаться?