«Я надеюсь, что ты тоже счастлив». Вроде банальные слова, а причиняют такую боль. Он уговаривал себя, что не собирается нарушать ее счастья, просто встретится с ней в последний раз. На длинные выходные они поедут в Бомбей на турнир по конному поло, и он останется один. Темная половина его мужской сущности так и подмывала его броситься в авантюру, а он ничего не мог тут сделать. Раз Роза настаивает на том, что поступит так, как ей хочется, что ж, и он тоже может.

В ту ночь он не мог уснуть, встал и пошел на кухню попить воды. На веранде лежал пунках валлах (качавший опахало), он так и заснул с веревкой, привязанной к ноге. Джек разбудил его и отправил спать.

Четверть четвертого; воздух был сырой и тяжелый, Джеку казалось, что стены маленького дома давили на него, он с трудом дышал. Зайдя в гостиную, он сел в кресло и стал снова перечитывать письмо, когда вошла Роза.

Под тонкой тканью ночной рубашки он видел ее большой живот, бедра, налившиеся груди. Полусонная, она села в кресло напротив него. Подняла кверху волосы, охлаждая шею, и вздохнула.

– Я не могу спать, – сказала она. – Слишком жарко.

Подняв на нее глаза, он увидел, как по стене за ее головой пронеслись пестрые ящерицы, и вся его жизнь рухнула у него на глазах.

– Джек, – спросила она, – почему ты плачешь?

Он даже не заметил этого.

– Я? – удивился он.

– Да, ты.

Он не хотел, чтобы она подошла к нему – или приковыляла (как нехорошо было с его стороны мысленно произнести это слово) – или чтобы села на подлокотник его кресла и погладила ему щеку. Если бы она не сделала этого, он, может, удержал бы все внутри, но он был готов взорваться от обиды и стыда из-за того, что он натворил невесть что со своей жизнью, а эта милая девочка пытается все исправить.

Он сидел застывший, а она пыталась его обнять.

– Это я, да? – тихо спросила она, как будто давно этого ожидала. – Все из-за меня; я сделала тебя несчастным. Я чувствую это.

Он пытался это отрицать. Закрыл лицо ладонями, чтобы она не видела, как он ненавидит свою трусость. Ведь сейчас так просто обвинить ее во всем.

– Нет, не ты, – проговорил он наконец. Две ящерицы спаривались за ее головой.

– Тогда ребенок? Ты не был в большом восторге, когда я сообщила тебе. – Она говорила мягко, без упрека.

Не в восторге! Нет, это мягко сказано. Если бы он мог выразить словами, что было у него в ту ночь на сердце, он бы сказал: «Я зол на тебя за то, что ты перевернула мою жизнь, заставила меня почувствовать, что я утратил над ней контроль. Я зол на эту дурацкую губку, которой ты даже не сумела правильно пользоваться. Я не хочу, чтобы мои крылья были подрезаны, не могу этого позволить. Я недостаточно хорошо тебя знаю и даже не уверен, что люблю тебя».

В тот раз, после ее сообщения, он выдавил из себя слова поздравления и ушел в клуб, выпить в мужской компании, и там его охватывало отчаяние при мысли о том, что надо возвращаться домой и изображать из себя счастливого отца, ведь он всегда ненавидел ложь.

– Что это?

Роза неожиданно наклонилась и подняла письмо, выпавшее из кармана его халата, когда он потянулся за сигаретой.

– Не читай! – почти закричал он. – Это мое письмо.

– Что это? – Он увидел, как страх вспыхнул в ее глазах словно огонь. – Джек, скажи мне. Скажи мне. Что это?

Он посмотрел на нее и подумал: «Я не могу причинить ей это. Не хочу быть похожим на отца. Она этого не заслуживает».

– Прочти. – Он съежился, словно провинившийся пес, а она снова села и прочла письмо.

– Кто это? – спросила она дрожащим голосом. – Я не понимаю.

Это был момент, когда ты бросаешься с высокой скалы в темную воду, не зная, глубоко ли там.

– Ее зовут Сунита. Теперь она живет в Бомбее. Она была моей любовницей.

– Любовницей? – закричала она. – Была или есть?

– Я не знаю, я не знаю.

– Она индианка?

– Да.

– Туземка.

– Да, но образованная. У нее отец барристер.

– Ты любишь ее?

– Я не знаю.

– Значит, любишь. Если бы не любил, ты сказал бы «нет».

Она резко встала; ящерицы метнулись прочь. Ее светлые волосы, взъерошенные от сна, были как у ребенка, но глаза смотрели так странно, что ему на секунду даже показалось, что она может ударить его по лицу. Может, так для него было бы легче, но вместо этого она посмотрела на него с такой болью и смятением, что ему захотелось взвыть как собаке. Какое же он никчемное дерьмо!

– Ты любишь ее? – снова спросила она.

– Сахиб… – Они оба даже не услышали негромкий стук в дверь. – Все в порядке? – Дургабаи старалась не смотреть на хозяйку, которая стояла испуганная, полуодетая и дикими глазами глядела на мужа.

– Haan, Дургабаи, – сказал он. – Мэмсахиб sir me dard hai[66]. Но так все в порядке, dhanyavad[67].

– Я ненавижу тебя за то, что ты так сделал, – сказала Роза, когда дверь закрылась. – За этот твой секрет, за то, что ты ничего мне не сказал, а я-то думала, что все делаю не так. Зачем, скажи, ради бога, ты позвал меня сюда?

Она прикрыла ладонью живот, словно не хотела, чтобы ребенок слышал ее слова.

– Прости, Роза.

Она отмахнулась от его извинений.

– Ты увидишься с ней?

– Нет – ведь наш полк готов выдвинуться в Банну.

– Это единственная причина?

Он никогда не видел ее такой злой и испугался.

– Нет.

– Вот так-то лучше, черт побери.

Краешек его сознания, не застывший от шока, восхитился грацией, с которой она выходила из комнаты. В этой прямой спине было достоинство, нежелание падать духом, сломаться.

Лишь потом, через тонкую стенку гостевой комнаты, он услышал ее приглушенные стоны. Никогда еще он не презирал себя так сильно.

Поздним утром Вива сидела под тамариндом в середине двора и резала бумагу – она собиралась вместе с детьми делать змея. До нее доносилось нежное журчание детских голосов, говоривших на разных языках: хинди, маратхи, английском, слышались фразы на тамильском и гуджарати. Они смешивались с нежным воркованием голубей, живших под крышей.

И сквозь все это пробивался певучий голос Дейзи, разговаривавшей с ними.

– Как забавно, – говорила она, – мало кто из взрослых останавливается и смотрит на небо – мы торопимся, бежим, полные забот, будто насекомые. На небо регулярно смотрят только сумасшедшие, либо дети, либо… Нита, ты можешь закончить эту фразу?