для концентрирования кислоты на чугунные, заодно упразднив и печи, в которых эти реторты нагревались, отравляя жизнь рабочим в самом прямом смысле слова.

Тогда же Геннадий Бурнаев-Курочкин вместе с Шеиным поехали в Европу и в Германии купили патент на способ и устройство по производству серной кислоты. Такой патент включал чертежи всех необходимых аппаратов. Способ назывался «мангеймским», потому что был разработан Союзом химических фабрик в Мангейме. Не буду вдаваться в детали этого метода, поскольку все равно в них ничего невозможно понять без специального образования. Скажу только, что был он устаревшим даже по российским меркам… Нет, так говорить нельзя. Мерки тогда были другие. К примеру, на Тентелевском заводе в Петербурге производили серную кислоту такого качества и таким передовым способом, что патент на эту технологию купили не только многие российские заводы, включая заводы Нобеля в Баку, но и европейские в Германии, США, Англии, Италии, Швеции, и даже в невообразимо далекой Японии получали серную кислоту по российской технологии. Вот только патент на тентелевскую систему стоил куда дороже, чем тот, что был куплен Бурнаевым-Курочкиным в Германии. Правда, платиновый катализатор, используемый для ускорения процесса превращения серного ангидрида в сернистый… Впрочем, это уже дебри, а в них лучше не забираться. Проще говоря, платину при мангеймском способе нужно было регенерировать каждый год, и в результате этого процесса часть ее терялась, а при тентелевском способе регенерация требовалась раз в десять или даже в пятнадцать лет. Скупой, как известно, платит дважды и даже трижды. Зато сэкономили на заводском корпусе – построили его деревянным, хотя некоторые аппараты были восьмиметровой высоты. Деревянный корпус для производства серной кислоты…

Как бы там ни было, а в тринадцатом году приехали из Германии два немца и стали монтировать первую систему, а затем и вторую. Через год началась война, но немцев никто домой не отпустил, пока они работу не закончили. Только в шестнадцатом году они смогли уехать в Германию. Вторую систему оборудовали восемью механическими печами Герресгоффа, свинцовые камеры питались паром, а не пульверизированной… снова дебри.

Лучше я расскажу про корпус. Его построили каменным, по проекту тогда еще не очень известного Виктора Веснина, который построил еще и дом Геннадию Бурнаеву-Курочкину. Первый дом возвели для всей семьи аккурат над заводом на высоком берегу Волги. Теперь в нем помещается краеведческий музей. Чувствуется, что глава семьи Алексей Иванович вложил в дом всю душу. С какой стороны на него ни посмотри – все он не смотрится. Фасад кирпичный, неоштукатуренный. Похож на заводоуправление, в котором не только работают, но и живут. Окна в нем и готические, и простые. И маленькие, и большие. И высокие, и низкие. И круглая башня, которая торчит из дома, как… торчит и все. Похожа на старинный газгольдер позапрошлого века с большим количеством окон, если вы, конечно, их когда-нибудь видели. Теперь ее опоясывает железный балкон. Судя по громоотводам и громкоговорителям – технический. Громкоговорители повесили на случай объявления тревоги. Все равно какой. Все громкоговорители направлены в сторону химического завода, который работает под горой. Это странно, потому что тревога обычно исходит от химического завода.

Ну да бог с ним, с этим зданием. Гораздо интереснее то, что построено рядом. Когда Бурнаевы-Курочкины стали богатеть и кататься как сыр в купоросном масле, получая военные заказы, Геннадий Алексеевич захотел построить свой собственный и совершенно отдельный дом. Искать архитектора долго не стал, а заказал проект уже знакомому Веснину. Строить нужно было рядом. Буквально в сотне метров от общесемейного дома. Практически над обрывом. Так захотел заказчик. Веснин поначалу пытался объяснить заказчику, что строить над обрывом опасно, что грунт может поплыть, что… Но заказчик был неумолим, упрям и желал, чтобы дом был не просто дом, а настоящая барская усадьба, чтобы все, кто проходит мимо, чтобы все, кто проплывает по реке, знали, кто такой есть Геннадий Бурнаев-Курочкин. И Виктор Веснин, будущий отец советского конструктивизма, построил Геннадию Алексеевичу великолепный двухэтажный особняк в классическом стиле. С портиком, который поддерживали четыре колонны, увенчанные пышными капителями коринфского ордера, и балконом, с которого можно видеть даже Москву и там, как мечтал Манилов, пить вечером чай на открытом воздухе и рассуждать о каких-нибудь приятных предметах.

Теперь в особняке дом культуры. Сказать, что он обветшал, язык не поворачивается. Язык поворачивается сказать такое по адресу местных властей…

Вернемся, однако, на завод. В тринадцатом году на нем появилось электричество. Не везде, а в некоторых цехах. В казарме, где жили рабочие, электричества так и не было. В осеннюю и весеннюю распутицу по территории завода было не пройти. Непролазная грязь, смешанная с колчеданным огарком, по которой и в резиновых сапогах непросто пробраться. Поди еще получи эти сапоги у администрации. В лучшем случае можно было выпросить галоши, которые веревками привязывали к лаптям или к другой обуви. За продуктами рабочие были вынуждены отправляться в Кинешму. Это по карте рядом, а на самом деле надо было до Кинешмы плыть на лодке через Волгу, которая в тех местах хоть и называется верхней, а шириной будет не меньше километра. И платить за переезд. Или взять водопровод. Он на заводе был сделан еще при Философове из деревянных труб. Делали его из прямых бревен, сердцевину которых прожигали раскаленным ломом. Не очень передовая, мягко говоря, технология. Соединяли трубы железными кольцами. Плана водопровода никакого не было. Сгниет труба или засорится – вызывают старика-землекопа, который помнит, где какую трубу проложили. Сколько раз просили хозяина нарисовать с помощью старика-землекопа план водопровода… Так и не нарисовали. Денег Геннадий Алексеевич пожалел. И это при том, что во время войны заказами завод обделен не был.

В пятнадцатом году скоропостижно скончался Николай Бурнаев-Курочкин, и Геннадий стал единоличным владельцем завода. Быть единоличным владельцем ему оставалось два с половиной года. В середине восемнадцатого ему пришлось уехать, а в начале восемнадцатого завод национализировали.

Козырьки и чемоданы

Советы рабочих депутатов были выбраны на заводе уже в марте семнадцатого года. Немедленно рабочие выдвинули экономические требования. Требовали восьмичасового рабочего дня, добавки в тридцать копеек к ежедневному заработку, оплаты сверхурочных в полуторном размере, мыла и полотенец рабочим в цехах, устройства вентиляции «ввиду выделяемых вредных газов на производстве», противогазов, очков и масок. Требовали спецодежду, галоши, работающую каждый день баню, рабочим, живущим в казармах, выдавать одеяла, чехлы для матрацев и подушек. И еще рабочие требовали организации при заводе больницы с врачом, фельдшером и акушеркой129. Большую часть требований Бурнаев-Курочкин удовлетворил. Не те времена