через него только что прошла грузовая фура с подозрительным грузом, Норс. Шумом турбин маскировались посторонние звуки, которые мы расшифровали. Это были звуки дыхания пяти человек, которые прятались в грузовом отсеке. Когда автомобиль тронулся с места, внутри раздались голоса. Следуя вашим указаниям, мы установили трекеры слежения и теперь ведем наблюдение. Какие будут указания?

«Начинается, – понял Норс. – И я здесь один».

Он скользнул взглядом по панелям управления, отыскал курсор связи с восточным блокпостом. Автомобиль маленькой зеленой точкой двигался по линии, обозначавшей трассу. Норс прочитал сформированный компьютером отчет о происшествии, подверг его общему вероятностному машинному анализу. Графики, предъявленные ему, все как один говорили о том, что надвигается катастрофа.

– Голоса идентифицированы, Норс, – сказал Оллгуд. – Голосовые отпечатки принадлежат…

– Свенгаарду и Лисбет Дюрант, – закончил за начальника безопасности оптимат.

– Видимо, там же и ее муж.

Логические выводы Оллгуда начали раздражать Норса. Он сдержал гнев, подметив, что Макс проигнорировал правило обращаться к оптимату по имени. Промах небольшой, но значимый – Оллгуд, казалось, сам этого не заметил.

– Остаются двое неопознанных, – сказал Норс.

– Но мы можем сделать разумное предположение… Норс.

Оптимат взглянул на диаграммы вероятности.

– Два наших фармацевта.

– Одним из них может быть Поттер, Норс.

Норс покачал головой.

– Поттер все еще в Ситаке.

– Возможно, у них есть переносной резервуар для эмбриона, Норс, – сказал Оллгуд, – но мы не засекли аппаратуру такого типа.

– Вы бы не услышали механизм, – объяснил Норс. – А если бы и услышали, все равно не смогли бы опознать.

Норс посмотрел на сканеры – все активированные – оптиматов, наблюдавших за глобусом. Что ночью, что днем каналы оставались забитыми. «Они понимают, что к чему, – подумал Норс. – Интересно, что они обо всем этом думают? Это их как-то встревожило или просто кажется занятным?»

Как и ожидалось, Оллгуд сказал:

– Я не уверен, что вполне понимаю, Норс…

– Понимание и не требуется, – перебил его оптимат, вглядываясь в лицо на экране. Оно казалось молодым, но Норс начал понимать: в Центре много молодых, но нет юных. Даже у стерри считывался возраст, если хорошо приглядеться. Он вдруг почувствовал себя стерри: это они наблюдали друг за другом, выискивая первые признаки старения и желая казаться цветущими на фоне других.

– Что прикажете, Норс? – спросил Оллгуд.

– Крики Свенгаарда говорят о том, что он пленник, – начал Норс. – Но нужно держать в голове, что это может быть уловкой. – Голос его звучал устало и смиренно.

– Должны ли мы уничтожить машину, Норс?

– Уничтожить… – Норс вздрогнул. – Нет, не сейчас. Ведите наблюдение. Объявите общую тревогу. Необходимо выяснить, куда они направляются. Фиксируйте и документируйте каждый контакт.

– Но если они ускользнут от нас, Норс, это может оказаться…

– Вы аннулировали их рецепты на ферментотерапию?

– Да, Норс.

– Тогда они не смогут уйти далеко… или исчезнуть надолго.

– Истинно так, Норс.

– Можешь идти, – отмахнулся оптимат.

Норс еще долго смотрел на потемневший экран. Уничтожить фургон? Это был бы конец. Он понял, что не хочет конца этой игры – никогда. Его охватили азарт и любопытство.

Раскрылся сегмент глобуса; вошла Калапина, сразу за ней – Шрайль. Взойдя на треугольную платформу, они заняли каждый свой трон. Никто не проронил ни слова. Они казались отстраненными, подозрительно спокойными. Глядя на них, Норс вспомнил искусственные грозы – гром и молния должны греметь и сверкать, не причиняя вреда населению.

– Не пора ли? – спросила Калапина.

Норс вздохнул.

Шрайль включил камеры, размещенные в горных районах. Дисплеи залил лунный свет, из динамиков защебетали птицы, зашелестели далекие кроны. Вдали, за рельефами, окутанными лунным ледяным сиянием, виднелись светящиеся линии и пятна – берега и бухты мегаполиса, опутанного сложной сетью дамб.

Калапина созерцала вид, невольно сравнивая огни с золотыми украшениями – теми символами праздного достатка, которые утратили для нее смысл еще много столетий назад. Почему же теперь они вспомнились? В конце концов, мегаполис – не диадема с алмазами, и уж точно – не игрушка.

Норс изучил проекции, показывающие деятельность людей, населявших Ситак.

– Ситуация нормальная… все готово, – сообщил он.

– Нормальная? – Шрайль насмешливо склонил голову.

– Кто из нас начнет? – шепотом спросила Калапина.

– Я, раз уж так долго ждал подобной оказии, – заявил Шрайль. Он повернул ручку, вставленную в подлокотник трона, поражаясь простоте жеста. Эта ручка и сила, которой она управляла, простояли без дела целую вечность, в отрыве от всей остальной системы. Но все, что им требовалось – направляемая волевым решением рука. Один поворот – и все, шестеренки крутятся.

Калапина наблюдала за происходящим на своих экранах: озаренные луной холмы, мегаполис за ними… живая игрушка, подчиненная ее прихотям. Ей доложили, что все до последнего члены обслуживающего персонала уже эвакуированы. Особо милые ее сердцу камушки извлечены из диадемы. Все остальные… что ж, туда им и дорога.

Тут и там среди скоплений огней начали появляться ослепительно-желтые вспышки. Дисплеи в зале замигали, когда отголосок разрушительных звуковых волн заставил горные камеры вибрировать. Свет начал гаснуть по всей окрестности – целыми районами разом. Низко стелющийся зеленый туман заволок низину, затопил долины, поглотил холмы.

И света не осталось. Только зеленая дымка ползла под бесстрастным лунным оком.

Шрайль следил за числовыми значениями, бесчувственными репортерами, которые просто считали остатки… нули. Где-то там сейчас умирают люди – в подземельях, на улицах, на работе, в постели.

Норс плакал.

«Они мертвы, все мертвы, – думал он. – Мертвы». Это слово казалось ему необычным, обезличенным. Это был термин, который можно применить к бактериям… или к сорнякам. Участок земли стерилизуют, прежде чем высаживать на нем прекрасные цветы. «Почему я плачу? – Он попытался вспомнить, плакал ли он когда-нибудь раньше. – Возможно, было время, когда я плакал, – думал он. – Но это было так давно. Давно… давно… давно… время… время… плакал… плакал… плакал». Эти слова внезапно потеряли смысл. «Вот в чем беда бесконечной жизни, – думал он. – При слишком частом повторении все теряет смысл».

Шрайль изучал зеленый туман на экранах. «Небольшой ремонт – и можно заселять народ, – думал он. – Мы заселим Ситак людьми безопасного типа». Но потом задумался, где они возьмут таких людей. Аналитика показывала, что Ситак – только один из очагов болезни. Симптомы везде были одинаковыми. Шрайль понимал, в чем изъян. Разрыв поколений.

Видимо, так дурно сказалось отчуждение поколений друг от друга. Нет традиций, и преемственности никакой – тоже, но люди все равно тянулись друг к другу, вопреки любым репрессиям. Устный фольклор народа свидетельствовал о том, сколь глубоко укоренилась эта потребность в сближении, в диалоге.

Шрайль процитировал про себя: «Когда Бог создал первого недовольного человека, он изгнал его из Центра».

«Но ведь это мы