спокойствию, окончательно принял вертикальное положение, коснувшись подошвами ботинок нижней поверхности. Стало значительно привычнее. Сияние тут же исчезло, «живые» стены замерли, более не сокращаясь, и вместо этого приобрели зеркальное отражение.

В отражении перед путешественником стоял какой-то незнакомый, обросший многодневной щетиной (после смерти Люды, они с Сашей начисто перестали бриться) отощавший путник, не имевший ровно никакого отношения к человеку, вышедшему когда-то из Нижнеангарска с полным набором счастливых улыбок на лице. Теперь перед ним находился скорбный, постаревший от горя чуть ли не старик с жёстким взглядом, сжатыми губами и явно переживший много несчастий. Уж слишком много выпало на их общую долю.

Тем временем зеркало затуманилось и приобрело вид проецируемого в кинозале экрана огромной сферической величины. Смотреть можно было везде, поворачивая голову в разные стороны и крутясь вокруг своей оси на 180 градусов, как игрушечный волчок на детской площадке.

По всему периметру «стен» в режиме видеозаписи в цветном изображении мелькали те или иные сюжеты их трагического похода. Кадры начинались у него за спиной, переходили по ходу проецирования в другую картину и, исчезая за спиной, делали, таким образом, полный круг, отчего Семён мог смотреть в любом направлении. Опустив взгляд, он мог видеть под своими ногами тающий снег, когда они только выходили из Нижнеангарска, мог видеть бурятов, идущих во главе цепочки и ведущих под уздцы лошадей, а за ними с весёлым лаем носящихся вокруг собак. Мог видеть спину Василия Михайловича или, оглянувшись назад, смотреть на милое, раскрасневшееся лицо Людочки, которая что-то кричала Саше, заливисто смеясь. Задрав голову кверху, он мог видеть пролетавшие в вышине вертолёты, которые следовали над ними вплоть до восьмого дня, когда путешественники вошли в зону магнитного купола. Здесь вертолёты исчезли.

Ему показывали документальный фильм их похода по Байкалу!

Другого объяснения он не находил.

Их КТО-ТО снимал со стороны.

Это была, технология будущего.

Иного мира.

Иного разума.

Здесь, в триасовом периоде, за десятки миллионов лет до его собственной цивилизации!

Семён смотрел, и невольные слёзы текли у него по щекам.

Вот уже пропали собаки. Затем Луна – огромный пульсирующий шар, подобный тому, что он недавно видел у себя над головой в джунглях триаса.

Семён крутил головой, поворачивался на месте, следя за изображением с разных точек съёмки, будто кто-то разумный, невидимый снимал для своего дневника все этапы их продвижения. Перед ним проплывали картины эпизодов различных дней и недель. Поиски Саши и лошадей, зелёные живые «одеяла» с глазами, гусеница и морозные круги, где погиб первый из братьев-бурятов; появление Саши в лесу близ первого лётчика. Картины сменялись друг за другом, вызывая в груди у Семёна нескончаемую боль утраты. Смерть второго бурята от кислотных жгутов, гигантские муравьи с пауком, перемещение Василия Михайловича в ХIХ-Й век. Гибель профессора в струях геотермального кипящего гейзера и чудесное возвращение Люды. Наконец, удушение Губой девушки (здесь Семён застыл как вкопанный). Он своими глазами со стороны увидел сцену убийства. До этого момента они с Сашей могли только предполагать, каким именно образом убийце удалось задушить Люду – и вот теперь он увидел это воочию.

Затем было бегство, укрытие от ливня в пещере, психическое состояние Саши… - и так до самого последнего дня, когда они с ним вышли к реке, которую намеревались перейти вброд. Он даже увидел собственное перемещение в червоточине времени и свою «высадку» в леса триасового периода. Увидел, как его сзади укусила артроплевра, и как затем его поглотил какой-то неподдающийся его пониманию инородный тоннель, переместив его сюда, в эту «живую» комнату – центрифугу.

На этом запись оборвалась, дав тем самым путешественнику придти в себя.

Ему показали наяву все перемещения и путешествия его друзей в иных для них измерениях.

ПОКАЗАЛИ то, чего он не видел собственными глазами, зато пережили они, каждый из участников перемещений в антимиры ушедшей истории планеты.

Вот это-то и было грандиозно! Спасибо судьбе и незнакомым хозяевам инородного разума, что ОНИ дали ему возможность взглянуть своими глазами на Сашу и Курскую дугу, на профессора и маршала Нея с Мишелем, на Люду и ХIII-й век Древней Руси, и закончили Николаем Губой в каменном веке.

Впервые он увидел их перемещения своими глазами, будто и сам находился там с каждым из них.

Теперь Семён знал ВСЁ.

Ему показали все этапы их маршрута и даже ввели в курс дела, что происходило с членами экспедиции в разные моменты их перемещений в иные измерения.

В связи с этим, возникло сразу несколько вопросов:

Первый – зачем ему это показали?

…А дальше вопросы посыпались, собственно говоря, как крупа в решето.

Кто это всё снимал?

Чей разум?

Неужели их экспедиция во главе с Василием Михайловичем представляла какой-то особый интерес для представителей некоей неизвестной, более могущественной цивилизации, которая, судя по всему, обитает сейчас здесь, в триасовом периоде, в котором по всем геологическим и антропологическим понятиям никакой разум не должен существовать априори? Его этому учили в школе, в институте, в университете. В триасе не должно быть ни-ка-кой разумной жизни!

Вот! Вот о чём он всё время пытался вспомнить, располагаясь с Сашей у костра на очередную ночёвку. Вот о чём ему шептал слащавый голос Гроссмейстера, говоривший, что он – Тапробан. Вот, что ему не давало покоя все последние дни их с Сашей похода.

Он, Семён – в ТАПРОБАНЕ!

********

…Что-то неуловимое, бесплотное, грозившее вот-вот испариться, витало в стерильном воздухе, однако Семён едва ли это почувствовал. Стена свернулась в пространстве подобно рулону и вытянулась к путешественнику неким подобием конуса, в окончании которого на подставке материализовался вполне знакомый и приемлемый его сознанию сервированный столик с различной земной закуской и напитком в обычном хрустальном бокале. Семён открыл глаза и не поверил. На фарфоровых тарелках, как в лучших мишленовских пятизвёздочных ресторанах, были разложены блюда из жареного мяса, салаты и сладости, а довершали сервировку салфетки и ножи с вилками разных конфигураций. Следом за столиком в пространстве «выплыло» ружьё и фотоаппарат, в уже, собственно говоря, знакомом парении, не касаясь поверхности.

Любопытство взяло верх, и Семён подцепил сервированной вилкой ломтик лоснящейся от жира буженины. Такого наслаждения он не испытывал ни разу