неоднократно подчеркивал, насколько высотные здания «способствуют обезличиванию человека, особенно потому, что они делают невозможным столь необходимое соединение семьи, мужа, жены и детей, с природой, с уходом за садом». Многоэтажные жилые дома, в частности, многократно усиливали опасность «превращения большого города в место, где сгинет настоящий человек». Напротив, собственный дом он считал лучшей формой жилья, поскольку он был наиболее удобным для семьи. И наоборот, съемные квартиры, по словам Люке, многолетнего министра жилищного строительства, препятствовали тому, чтобы семьи обзаводились детьми и тем самым способствовали «контрацепции, абортам и развращению нравов, а значит, биологической смерти народа»[10].

Критические идеи в отношении большого города были широко распространены в это время и в СДПГ, а еще больше – в профсоюзах, которые в строительстве социального жилья рано обнаружили важное поле общественно-политической деятельности, и принадлежащая профсоюзам компания «Нойе Хаймат» вскоре превратилась в одну из крупнейших компаний по строительству жилья в ФРГ. Сочетание жилищной политики с профсоюзными идеалами и социальным видением будущего особенно ярко проявилось в строительной деятельности «Ное Хаймат».

Одним из первых новых крупных жилых районов «Нойе Хаймат» стал гамбургский проект Хонеркамп, реализованный Хансом Бернхардом Райховом в середине 1950‑х годов. Во время войны Райхов участвовал в разработке «Генерального плана Ост», а после войны пропагандировал ставший вскоре очень влиятельным принцип «органичного урбанизма». В Хонеркампе 1500 квартир были построены на большой территории за пределами центра города, более половины участка было благоустроено, с домами на одну и две семьи, а также трех-, максимум шестиэтажными зданиями – «озелененное поселение», «оазис покоя» вдали от опасностей большого города и промышленности. Подобное поселение, которое долгое время пропагандировалось как «городской шедевр» и образец современного строительства, появилось в Зеннештадте недалеко от Билефельда. Такое поселение, как утверждало в 1958 году правление «Нойе Хаймат», не только удовлетворяет потребность в жилье, но и «возвращает людей к самим себе из массы, тем самым служа социальному порядку и давая семье настоящую родину». Наконец, в 1961 году в Бремене было торжественно открыто поселение «Нойе Фар», которое стало «самой систематической реализацией программы структурированного и негустозаселенного города в Германии, даже во всей Европе», с 10 тысячами квартир для 25 тысяч человек, с низкой плотностью застройки, масштабными зелеными зонами и планированием дорог, которое удерживает движение транспорта за пределами жилых районов[11].

Однако эти парадные жилые комплексы были лишь вершиной развития, которое выманивало, прежде всего, молодые семьи из все еще сильно разрушенных или лишь временно и дешево восстановленных городских центров в зеленые пригороды, в результате чего все меньше и меньше людей, в основном пожилых, оставалось жить во все более пустеющих центрах городов. Несомненно, новые городские поселения-сады пользовались большим спросом у тех, кто искал жилье. Однако, помимо преимуществ, вскоре проявились и недостатки пригородных поселений: поскольку они планировались как чистые, тихие жилые районы вдали от шума и суеты трудовой жизни, в них отсутствовала не только инфраструктура и деловые районы, но, зачастую, и транспортное сообщение с другими районами города. Кроме того, цены на землю в близлежащих районах вскоре значительно выросли, так что финансовые преимущества городских поселений-садов были утрачены как для застройщиков и муниципалитетов, так и для жителей.

С начала 1960‑х годов, с новым ростом спроса на жилье, но теперь уже ориентированным преимущественно на качество, усилилась критика пригородных поселений и связанных с ними семейных и социально-политических идеалов. Его кульминацией стал памфлет 1965 года франкфуртского социального психолога Александра Митчерлиха о «негостеприимности наших городов». В нем Митчерлих критиковал «стремление к природе», распростирающиеся пригородные поселения, связанную с ними изоляцию и одиночество жителей, а также разделение функций между работой и жизнью. Митчерлих призывал к восстановлению урбанизма путем интеграции жилых и рабочих пространств: «Высоко централизованный старый город функционально расслоился. Неуютность, которая распространяется по этим новым городским районам, удручает»[12]. Эту критику разделяли многие градостроители и застройщики молодого поколения, иногда с явной ссылкой на первую фазу функционализма 1920‑х годов. Города-сады во внешних округах лишили города их идентичности, которая описывается такими терминами, как взаимосвязанность, интеграция и коммуникация. Для того чтобы вернуть эти утраченные функции городского сосуществования, необходимо прекратить «воздержание» и форсировать плотность застройки и «интенсивное заселение». Поэтому необходимы были «проекты в рамках высотных жилых комплексов» с целью собирания города «на минимально возможном пространстве, чтобы таким образом дать возможность большому количеству живущих людей улучшить внутригородские коммуникационные пути»[13]. «Общество через плотность» и «возвращение городского пространства» были новыми идеалами, которые понимались как маркеры прогресса и уже с середины 1960‑х годов стали преобладающей градостроительной доктриной. «Современное строительство» означало высотные здания и серийное производство, лифты, стеклянные фасады, встроенные кухни, мусоропроводы и централизованное отопление, в общем: функционалистская архитектура в «интернациональном стиле».

С этим трендом, который с начала 1960‑х годов начал развиваться с удивительной скоростью, было связано политическое осознание, что таким способом архитекторы и градостроители, а также политики в области жилищного строительства могли дистанцироваться от градостроительных идеалов 1950‑х годов и предшествующих лет. Таким образом, новое городское строительство также понималось «как часть „денацификации“ и „депровинциализации“, как отказ от критики консерваторами модерна и цивилизации, от содержащегося в ней презрения к жизни в метрополии и ориентации исключительно на семью с детьми как модель совместной жизни». Пригородные жилые массивы «на природе» теперь рассматривались как свидетельство индивидуалистического и антигородского, даже асоциального образа жизни, дом – как «концепция городской безответственности», как «проявление частного эгоизма», домовладельцы – как «садовые гномы – капиталисты»[14].

Новая основная линия городского планирования, направленная на «реурбанизацию» и плотность застройки, быстро и надолго нашла отражение в строительной практике. Многочисленные крупные жилищные проекты, построенные с середины 1960‑х годов, теперь планировались преимущественно в черте города и как комплексы зданий с большим количеством этажей, чтобы обеспечить «интеграцию и коммуникацию», одновременно целью было строить дешево, быстро и при этом по высоким стандартам. В Гамбурге был построен большой жилой массив Мюммельмансберг, в Гейдельберге – жилой массив Эммертсгрунд, в Мюнхене – «разгрузочный город-спутник Ной-Перлах» – с 25 тысячами квартир, один из самых больших жилых комплексов, когда-либо построенных. В 1960‑х годах в более чем 100 городах было построено в общей сложности около 600 тысяч квартир в таких многоэтажных и сильно уплотненных жилых комплексах.

Приверженность к городскому прогрессу и функционализму преобладала и в постройках целевого назначения. Новый стиль преобладал в школьных зданиях, больницах и ратушах, но прежде всего в зданиях университетов. Для того чтобы как можно быстрее восполнить апострофированное отставание в образовательной политике, в частности охватить малообразованные регионы и слои, в короткие сроки были возведены многочисленные