фронтальной части поплавка имелось повреждение — почти квадратное отверстие со стороной примерно в 20 см и острыми обломками древесины, торчащими по краям. В другом месте также имелись признаки ремонта. К корпусу поплавка была прикреплена металлическая заклепка, тоже выкрашенная в серо-голубой.

«Бродд» изменил курс и направился в Тромсё, куда прибыл в субботу, 1 сентября, в половине третьего ночи. По прибытии поплавок и все его отличительные особенности тщательно засняли журналисты, собравшиеся на пристани. Французского консула Тиса предупредили загодя, так что поплавок спустили на берег на собственном причале консула. На тот момент его уже изучила команда «Микаэля Сарса», по случайности оказавшаяся недалеко от Торсвога. Первый помощник капитана, старший лейтенант Сундт, был пилотом и к тому же имел парижский диплом авиаконструктора. Он с большой уверенностью заключил, что поплавок принадлежал «Латаму».

И все же курс на Тромсё взял и «Страсбург», на борту которого находился вышестоящий начальник экспедиции, контр-адмирал Герр. Последний желал лично убедиться, что предмет был с французского аэроплана. Он считал, что если поплавок действительно принадлежал «Латаму», это было главным свидетельством случившейся катастрофы. Контр-адмирал Герр настроился сворачивать французскую часть поисков.

Военный корабль «Турденшёлл» чуть меньше месяца назад уже «покинул эскадру». Этот маневр старый норвежский броненосец проделал со всей элегантностью, вывесив все подобающие по военно-морскому уставу флаги и выстроив команду в белоснежных кителях в ряд на главной палубе, чем вызвал восхищение контр-адмирала Герра. Он и другие офицеры с большим пиететом отзывались о норвежском участии в поисковой операции.

Однако основная причина того, что «Турденшёлл» вышел из поисков еще 3 августа, была не столь лестной. Судно было не приспособлено для плавания во льдах, постоянно нуждалось в заправке углем и в целом приносило мало пользы. К счастью, другие норвежские суда доказали свою эффективность в изматывающей схватке с паковыми льдами к востоку от архипелага. Национальная гордость и престиж главенства над Шпицбергеном были спасены.

Утром 3 сентября проснувшихся норвежцев встретили крупные заголовки на первых полосах большинства газет. Сообщалось, что Руал Амундсен и французский экипаж гидроплана предположительно погибли. Почти весь вечерний выпуск «Афтенпостен» заполнили слова памяти и выражения скорби от знакомых и почитателей Амундсена. Для пущей ясности редакционный художник снабдил портрет Амундсена на первой странице большим черным крестом. Мнение несогласных, считавших, что еще слишком рано хоронить экипаж французского самолета, «Афтенпостен» опубликовал лишь на следующий день — в виде маленьких заметок. В числе тех немногих, кто не спешил терять надежду, были Хельмер Ханссен и Улав Бьоланн.

Амундсен жив, считал Хельмер Ханссен, основываясь на собственном изучении поплавка. Поскольку Ханссен жил в Тромсё, ему не составляло труда на выходных просто прогуляться до набережной и обследовать поплавок. Он отметил, что больше всего повреждений было справа на фронтальной стороне. Это следствие столкновения с твердым предметом, решил Ханссен. И вероятнее всего, поплавок ударился об лед, а не о волны. Из этого он сделал вывод, что «Латам» в какой-то момент приземлился в покрытом льдами районе. И хотя гидроплан в конце концов пошел ко дну, Амундсен должен был успеть спасти все самое необходимое, например, винтовку и патроны, считал Ханссен {142}.

Улав Бьоланн, напротив, не выдвигал никаких теорий и не строил предположений относительно того, как поплавок оказался в окрестностях Торсвога. Он просто выразил искреннюю надежду: «Несмотря на долгое и изматывающее ожидание, я верю, что Амундсен и его люди и в этот раз вырвутся из бескрайнего царства тумана» {143}.

Капитан Хермансен на борту «Микаэля Сарса» имел другую точку зрения. Когда исследовательское судно проходило мимо острова Фюглёй, неподалеку от места, где нашли поплавок, на море бушевал шторм. Поскольку первый помощник капитана Сундт быстро установил, что речь шла об обломках «Латама», Хермансен начал перебирать в уме возможные причины крушения. По его мнению, французский гидроплан, вероятнее всего, попал в зону тумана, из которой, вследствие своего большого веса, просто не смог вырваться. Возможно, они попытались сесть, но одно крыло зачерпнуло воду, и гидроплан утонул. Капитан Хермансен был опытным полярником. Так что имелись все основания прислушаться к его мнению, пусть даже предложенное объяснение, основанное на одном лишь факте обнаружения поплавка, казалось чересчур натянутым. Кое-кто выступил с возражениями, но газеты не стали развивать обстоятельную дискуссию. Этот день посвятили объявлению пропавших на «Латаме» умершими, с официальными выражениями скорби, наверняка подготовленными загодя.

Большинство знаковых персон воспользовались возможностью отдать дань памяти Амундсена вполне традиционно. Главный редактор «Афтенпостен» Фрёйс Фрёйсланн расчистил всю первую страницу утреннего выпуска 3 сентября, а также еще четыре разворота после, чтобы напечатать подробные и велеречивые тексты. В числе авторов значились глава Норвежского географического общества Скаттум, специальный корреспондент Одд Арнесен, много месяцев проведший в Ню-Олесунне, а также длинный список ученых и полярников, родных и друзей, писателей и деятелей искусства. Памятные слова превосходили друг друга в высокопарности и изобиловали поэтическими оборотами — о личности и характере Амундсена, его жизненном пути и обстоятельствах исчезновения. Приличия ради в газете отвели место и для некрологов Лейфа Дитриксона и французского экипажа, однако несложно было понять, кто на самом деле являлся главным объектом скорби норвежского народа.

Статью Скаттума напечатали на первой полосе. Он начал с выспренных фраз, приличествующих столь печальному поводу: «Жизнь, полную великих и славных деяний, невозможно втиснуть в узкие рамки газетной статьи». Затем, противореча себе самому, именно это Скаттум и попытался сделать. Он изложил всю биографию Амундсена, от рождения до предполагаемой гибели, все его экспедиции, триумфы и провалы, колонка за колонкой. В конце своего некролога Скаттум охарактеризовал Амундсена как рассудительного и приятного в общении человека, с легкостью берущего все и вся под свое начало. «Поэтому естественно, что все добровольно, без принуждения склонялось под его руководством», — резюмировал Скаттум, и некоторые читатели «Афтенпостен» на этих словах наверняка подавились утренним кофе.

Кнут Гамсун писал, что Амундсен был кумиром его сыновей. Глава Военно-морской авиации капитан 1-го ранга фон дер Липпе утверждал, что, познакомившись с Амундсеном лично, нельзя было его не полюбить. Капитан также приберег место для добрых слов о Лейфе Дитриксоне, которого он знал как бесстрашного пилота, обаятельного человека и доброго товарища. Художник Хенрик Сёренсен сказал коротко и метко, что «так погибают орлы и кончаются сказки», тогда как министр обороны Андерссен-Рюсст назвал Амундсена Олавом Трюггвасоном[68] своего времени.

И так страница за страницей один высокопарный текст сменял другой. Близким и друзьям старого полярника, наверное, удивительно было видеть, сколь многих теплых и восхищенных слов он удостоился после своей предполагаемой гибели, и знать при этом, как не