голландцем. Но, хотя для советского ледокола не представляло никакой проблемы подобрать этих двоих, Самойлович все же решил не останавливаться, чтобы как можно скорее добраться до группы Вильери. Впечатленные обстоятельствами спасения Дзаппи и Мариано, русские спешили на выручку остальным, на тот момент проведшим на льдине уже 47 суток. А тех двоих, забравшихся на вершину горы, можно было подобрать позже.

К юго-востоку от острова Фойн «Красин» вошел в зону тонкого льда, а севернее мыса Ли-Смит лед и вовсе исчез. Океанографа Адольфа Хуля поразило, что в этом районе ледокол шел по открытой воде: в столь высоких широтах увидеть такое доводилось нечасто. Это могло означать, что открытая вода была и рядом с палаточным лагерем, — ситуация, критическая для группы Вильери.

День клонился к вечеру. Ни одной льдины, способной уместить палаточный лагерь, им так и не встретилось. Настроение на борту ледокола упало. Неужели они опоздали? Но в 5 часов пополудни Самойлович принял с «Читта ди Милано» радиограмму с радостной вестью: «Палатка видит вас пеленг на зюйд-вест в расстоянии 10 км» {136}.

Напряжение на борту достигло критической отметки. Вдали они увидели светлую полосу льдов. Спустя пару часов их, к большому облегчению, снова окружили льдины. На ледоколе врубили сирены, и их изматывающий, пронзительный вой не умолкал несколько часов. Наконец впередсмотрящий заметил столб черного дыма и радиомачту рядом с палаткой. Он доложил также, что один из шведских самолетов, желая помочь, нарезал круги над лагерем. «Красин» приближался так медленно, что, казалось, его просто несло течением. Капитан опасался, что волны от советского богатыря могут расколоть льдину с палаткой. Только без четверти десять вечера судно встало рядом с палаточным лагерем на координатах 80°38′ с. ш. и 29°13′ в. д.

Это был волнительный момент как для выживших итальянцев, так и для русских, когда три бородатые фигуры — Вильери, Трояни и Бегоунек — подошли к борту ледокола. У палатки стоял Чечони, опираясь на весла, служившие ему костылями. Радист Бьяджи сидел на корточках у передатчика и выстукивал последнее сообщение со «Льдины Белого Медведя». Вильери сочинил торжественную радиограмму: «Покидая льды, мы с признательностью думаем обо всех, кто способствовал нашему спасению. Шлем привет и пожелания счастья дорогому генералу Нобиле. И, как всегда, сливаемся в едином возгласе: „Да здравствует Италия! Да здравствует король! Да здравствует дуче!“»

На палубе подготовили парадный трап и спустили его с борта. Первыми на лед сошли начальник экспедиции Самойлович и его заместитель Орас. Они обняли и расцеловали выживших, а затем направились к палатке. Следом на лед устремились журналисты и команда. Адольф Хуль старался, как мог, задокументировать все при помощи фотоаппарата, а журналисты набросились на выживших, стремясь получить из первых рук рассказ о теперь уже 48 днях, проведенных на льду. Бегоунек крикнул итальянскому журналисту Джудичи, который все еще стоял наверху у поручней: «Как там Мальмгрен?» Ответ сразил чеха: Е morto[66]. Радость от спасения в глазах чешского ученого мгновенно померкла. Как мог Мальмгрен, со всем его опытом полярных походов и несгибаемой волей, погибнуть? А физически слабый, неприспособленный Мариано — выжить?

На борту «Красина» спасенным предложили хлеб с маслом, чай и подняли в приветственных тостах рюмки с коньяком. Обеденный стол в кают-компании укрыли черными скатертями с узорами в виде красных дубовых листьев. Затем пятеро выживших смогли наконец помыться, побриться и переодеться в новую одежду, которую оптимистично закупили перед выходом «Красина» из Бергена. Итальянцы держались скромно и явно испытывали глубокую благодарность за свое спасение. Они рассказывали, как надежда сменялась отчаянием и смирением, после того как дни превращались в недели, а их все никак не могли найти. Контраст между этими пятерыми из палаточного лагеря и двумя выжившими из группы Мальмгрена был разительным, хотя между спасением двух групп прошло немногим более суток.

Мариано и Дзаппи обитали в большой больничной каюте. Туда поместили также Вильери, Трояни и Бегоунека, а Бьяджи и Чечони предоставили койки в соседней каюте. Перенесенные лишения сильно отразились на физическом и психическом состоянии Мариано и Дзаппи. Доктор по-прежнему не давал Мариано твердой пищи. Дзаппи, напротив, был полон сил, но вел себя возбужденно и порывисто. Он болтал без умолку, неустанно повторял, что расскажет все как было, но позже, глаза у него лихорадочно блестели. Шум и громкие звуки причиняли страдания Мариано, но Дзаппи это мало волновало. В конце концов он стал вести себя так шумно и агрессивно, что, если верить Бегоунеку, ему предложили поменяться койками с Чечони, чтобы обеспечить Мариано хоть немного покоя. Но Дзаппи наотрез отказался покидать Мариано и после этого несколько поутих.

Из-за тесноты на борту врач никак не мог помешать тому, чтобы некоторые из самых безумных утверждений Дзаппи и Мариано дошли до ушей журналистов. Среди прочего Мариано рассказал, что в последние сутки перед их спасением он разрешил Дзаппи съесть его, но только после своей смерти. Подробности этой истории были настолько гротескны и неправдоподобны, что многие журналисты проявили человечность и не стали об этом распространяться. Но не все были столь тактичны, и впоследствии это дорого обошлось Нобиле. Именно газеты породили слухи о каннибализме на последнем этапе экспедиции «Италии».

Все, кто был на борту ледокола, понимали, что двое офицеров из группы Мальмгрена временами путают свои фантазии с реальностью. Хуль считал, что это могло быть формой полярного психоза. Другое, совершенно очевидное объяснение столь странного поведения, как ни удивительно, никому в голову не пришло. После того как трое мужчин покинули палаточный лагерь, у них не было никакого другого источника воды, кроме луж на льдинах. Мальмгрен сам предупреждал, что пить такую воду опасно, поскольку она содержит соль. Этот простой факт вполне мог вызвать то бредовое состояние, в котором пребывали оба офицера, когда их обнаружили[67].

Позднее, после нескольких дней отпаивания пресной водой, их психическое состояние мало-помалу начало улучшаться.

Советский ледокол простоял на якоре у льдины двое суток. Туман вернулся и окутал судно густой серовато-белой пеленой. Разбившийся «Фоккер» Лундборга подняли на борт, лагерь убрали, и все — любые мелочи, даже самые, казалось бы, незначительные, — уложили в ящики и погрузили на корабль. Тем временем на корабельное радио обрушился поток поздравительных телеграмм. Муссолини горячо благодарил Самойловича. Радиограмма Нобиле была, разумеется, преисполнена сердечной признательности, но он попросил также, чтобы самолет на борту «Красина» облетел окрестности лагеря и поискал группу дирижабля. Он предложил исследовать сектор между 80° и 140° компаса на расстоянии в 10–15 морских миль от ледокола. Самойлович вынужден был с прискорбием сообщить, что советский