Перед самым Саратовым долго, с час, стояли в поле… Редкийдождь длинными нитями опутывал в окне какой-то хутор на пригорке, превращая егов кокон.

Я выволокла сумку в тамбур (всегда я тащила в наши филиалы гостинцы-фенечки:книги, брошюры, календари, издаваемые нашим департаментом), там уже стояла икурила проводница, ждала, когда дадут путь. И мы разговорились. Она живет подСаратовом, у нее — дом, хозяйство. Жизнью своей, думаю, довольна, хотя всекритикует: российская привычка. Рассказывает, что в селе у них устроили церковьв бывшем Сельсовете. Иконы внесли, освятили, — все, как полагается, а всеже дух этот советский въелся в стены, пропитал их… Ни свечи не помогают, нилампады… «Проходили вчера с матерью мимо, я говорю: „смотри, мам, у нас изодной крайности в другую: то из церкви конюшни устраивают, то из конюшен —церкви…“

…В Саратове, который сразу понравился мне куда большедлинной, вытянутой вдоль реки Самары, я выступала в университете, как оказалось— огромном и замечательном, в зал набилось человек пятьсот, лица все чудные,молодые — услада писательского сердца… А после выступления в одной из аудиторийустроили нечто вроде импровизированного банкета для «своих», которых собралосьчеловек двадцать — говорунов и застольников. Но главным, и самым талантливымговоруном оказался председатель и спонсор местной общины, профессор, докторнаук, искусный матершинник и вообще — веселый пират Володя К. Я всегда радуюсь,когда на подобных, организованных после моих выступлений, застольях оказываетсятакой вот тамада-сам-себе-затейник, которому охота и меня посмотреть, и себяпоказать… В таких случаях я просто отдыхаю, улыбаюсь и тяну с тарелки кружкикопченого сыра…

Кстати, профессор-пират Володя прекрасно осведомлен о жизнивеликой московской общины, часто бывает в Москве. Рассказывает после девятойрюмки, глаза блестят, и видно, что и я ему нравлюсь, и он сам себе нравится:

«А синагога там, на Поклонной горе… бывали, конечно, да?Надпись там золотыми буквами — „Без прошлого нет будущего…“ — ну и так далее,да? Мое сочинение! Я случайно прочитал, что они конкурс объявили на лучшуюнадпись, ну, и по пьянке как-то факсанул один из своих афоризмов… да и забыл. Атут вхожу и читаю, и узнаю свой текст… Да? Ну, я и раньше, приходилось,печатался… там, научные труды, статьи… но — зо-ло-том?!! Подхожу к раввину,говорю — а вот это, мол, нельзя ли узнать — кто автор вот этого? Он: —зна-а-ете, зачем вам это пона-а-добилось…

— Ну, как-то интересно, — говорю, — в смыслегонорара…

— Вас это не должно интересова-а-ть… Этот человекнаходится здесь, и то, что он — автор, знают двое — он и Бог.

А я как раз приехал не один, а с Эдиком, бандитом, хорошимпарнем, — он много трудится, занимается благотворительностью… Говорю ему —что, Эдик, третьим будешь? — А это, — говорит, —Володечка, — смотря по тому, какая компания…

— А компания, — говорю, — я и Бог, —тебя что, не устраивает?»…

Ну, и так далее… За столом он царит, окружен совсем ещемолодым бабьем, рядышком сидят две бывшие его жены, третья бегает, подает настол…

…А вчера, вернувшись в Москву, обнаружила в детском садикенекоторую неудобную перестройку на первом этаже, которую успели произвести зате несколько дней, что меня не было: туалет слева тоже превращен в кабинет для новогосотрудника, присланного из Синдиката. Мельком видела его вчера: незаметный,щуплый человечек без единой приметы. Ни за что не узнаю, если встречугде-нибудь. Это наводит на мысль. Кстати, он освобожден от наших бесконечных перекличек.Не откликается, говорит Яша, и уверяет, что это весьма серьезный господин какраз по теме десяти потерянных колен. Все это очень мило, конечно, но очередь вединственный туалет наверху выстраивается с утра, и до вечера никогда нередеет. Вот уж в этом строю все мы равны. Даже Маша, преданная мне до икоты,свою очередь не уступает никогда…

На вчерашней перекличке опять затеялся разговор окатастрофическом снижении темпов Восхождения и грядущем приезде еще одногоначальника-наблюдателя. Яша спросил:

— А до витру куда?..

Воображаю новый его комикс на эту тему…

Зато мне страшно повезло: я проездила великое, — какназывает это Яша, — «ледовое побоище». Праздник Страны, продукт творческойэнергии Ной Рувимыча, — трепещущий надо льдом бело-голубой стяг, душевноеслово Фиры Ватник, «Еврейскую раздумчивую» в исполнении ее ансамбля «Русскиезатеи», и торжественное выступление Посла, о котором никто в моем Департаментене может вспомнить без содрогания. Проездила и ежегодный послепраздничныйбанкет, и хохотала, как безумная, когда мой муж в лицах рассказывал: зайдяпосле банкета в туалет, он увидел покачивающегося над писсуаром Петюню.

— Борис… — проговорил тот проникновенно. — Если ужмы с вами встретились в таком интимном месте… не захватите ли цветы для Дины?

…Единственные, кто очень всем понравился, — «площаднойтеатр», израильские клоуны, весь вечер работавшие в фойе, трое веселых бродягпод командованием одного из них, «капитана Дуду», — так называли егоостальные двое: парень с рыжей овечьей гривой и девушка, наоборот, — бритаянаголо, с двумя прядками, оставленными надо лбом и закрученными рожками…

Клоуны задержались в России еще на неделю, съездили в Питер,оттуда — в Самару и Саратов, а по возвращении в Москву мне их всучили на целыйдень, чтобы я сводила их на Красную площадь.

Долго буду помнить эту прогулку. На Красной площади,перемигнувшись, они раскатились вдруг от меня в разные стороны, и в разных этихтрех сторонах вдруг принялись — мгновенно преобразившись, — работать напублику: капитан Дуду нацепил на нос красный теннисный шарик, напялил какой-тосеребряный кургузый сюртучок с фалдами, достал складную выдвижную тросточку скрючком на конце, которой стал стаскивать кепки и шляпы с российскогонародонаселения, и жонглировать ими… Девушка-чертик играла сразу на дудке, нагубной гармошке, звенела какими-то колокольцами и крутила такие сальто, чтопублика только ахала. Лохматый как замер, так и стоял, не поводя даже белкамиглаз. Но вдруг менял позу, издавая горлом, животом, черт знает — чем, такиежуткие звуки джунглей, что народ от него прядал в стороны, как от дракона.

(Вечная моя любовь к фиглярам, клоунам, пересмешникам…Прошло столько лет с тех пор, как в школе я — едва учитель на минуту покидалкласс, — развлекала соучеников своим кривляньем и, как говорила бабушка,«штучками»… Я давно уже довольно мрачный, погруженный в себя человек,стремящийся к покою и одиночеству… Откуда же этот порыв любви, эта теплая волнав груди, этот спазм в горле всякий раз, когда я вижу клоуна перед толпой?)

Вокруг уже толпилось столько публики, что я подпрыгивала,стараясь поверх голов как-то отследить ситуацию и боясь только, что с моимиклоунами начнут разговаривать, а те в ответ станут отвечать что-то на иврите…Но они только звенели, играли на колокольцах, гармошках, дудках, крутили сальто,жонглировали, рычали и блеяли… я, расталкивая локтями толпу, лезла вперед, вогромный круг, в котором они работали, представляя, как накостыляет мне Шая заэтот импровизированный концерт… Стояла и тряслась от страха, совершенносчастливая…»