– Кася, они знают, что вы прячетесь под блоком.

– Заберемся в «Аннекс».

– Про чердак им тоже известно. И они уже прислали автобусы.

Автобусы. Меня как молнией ударило.

Никаких истерик – надо действовать!

Ночь была безлунная. Я в кромешной темноте бежала, насколько позволяла нога, в свой блок. Прожектора с вышек иногда освещали дорогу.

Главное – ничего не чувствовать. Хочешь жить – забудь о чувствах.

Когда я вбежала в блок, мне сразу стало понятно, что новость об облаве уже ни для кого не секрет. Заключенные плакали и обнимали друг друга, как в последний раз. Я проталкивалась между женщинами, которые голосили на самых разных языках – русском, французском, венгерском, польском.

Зузанна лежала на нашей койке, подтянув колени к подбородку, и дрожала всем телом. Я села рядом и погладила ее по голове.

– Ты уже знаешь? Они ищут «кроликов». Пожалуйста, дорогая, надо встать.

Зузанна только на секунду приоткрыла глаза.

– Нет, Кася.

Анис прорвалась к нам через толпу заключенных.

– Кася, надо уходить, – спокойно, без паники сказала она. – Уже началось. Бинц, Зурен и докторша здесь. Красный Крест забирает шведок. Потом вывезут француженок. От пошивочной мастерской. Я открою для вас окно в конце мастерской.

– Будут увозить в автобусах? – спросила я.

– Да. Запомни: твой номер – девять-два-восемь-четыре. Номер надежный. Смогла достать только один.

Я схватила Анис за руку:

– Не уходи. Откуда ты знаешь, что это не автобусы смерти?

Мы уже много раз видели, как женщин заманивают в эти автобусы. Некоторые были с эмблемой Красного Креста. Они подъезжали к малярной мастерской и глушили двигатель. А потом в пошивочную мастерскую возвращалась одежда заключенных со сладковатым запахом газа, который ни с чем не перепутаешь.

– Кася, это шведский Красный Крест. Все по-настоящему, так что поторопись.

– Девочки, все на «Аппель», – объявила Марженка и постучала деревянной ложкой по миске.

Анис посмотрела на меня в последний раз и убежала.

Я потянула Зузанну за руку:

– Надо уходить…

– Нет, Кася, иди одна.

– Мы спрячемся под блоком.

Я потянула сестру на себя, обхватила за талию и повела через столпотворение заключенных к выходу из блока. Она почти ничего не весила, прямо как сухая веточка.

Марженка забралась на лавку у стола и попыталась утихомирить заключенных.

– Успокойтесь! – рявкнула она осипшим от натуги голосом. – Бинц дала мне слово – ни одна из вас не пострадает.

Паника после этих слов только усилилась. Женщины ринулись к выходу, но у них на пути выросла Бинц с овчаркой и со своими подручными надсмотрщицами за спиной. А сразу за открытой дверью маячили комендант Зурен и доктор Оберхойзер с планшетом в руке. Я стояла так близко, что могла даже разглядеть снежинки на плечах и на серой фуражке Бинц. Овчарка клацнула зубами рядом с ногой Зузанны, и мы отступили.

– Все на «Аппель», – скомандовала Бинц. – Кто не подчинится, пристрелю на месте.

Доктор Оберхойзер участвует в селекции?

Нам ничего не оставалось, кроме как подчиниться. Спрятаться мы уже не успевали. Я подтянула выше носки.

Узнает меня доктор или нет?

Я крепче подхватила Зузанну, и мы вместе со всеми вышли на Красивую дорогу перед нашим блоком. Ночь была холодная, ярко светили прожектора.

А если бежать?

Даже если бы мы были физически здоровы, собаки нас все равно бы догнали.

Несмотря на холод, меня бросило в жар.

Это конец. Нельзя было тянуть.

Бинц и Оберхойзер шли вдоль строя и проверяли наши номера. Бинц с кнутом в руке остановилась напротив меня.

– Спусти чулки, – сказала она.

Ну вот и все.

Я спустила носок на здоровой ноге. Бинц махнула доктору. Та не двигалась с места.

– Что не так, доктор? – спросила Бинц.

Я задержала дыхание. Оберхойзер смотрела на меня, а сама как будто бы мысленно улетела куда-то. Что она испытывала? Жалость или ненависть? Потом показала на мою вторую ногу.

– Опускай, – скомандовала Бинц.

Я скатала носок вниз по ноге с вмятинами в тех местах, где когда-то были мышцы. Доктор, видимо, узнала свою работу – кивнула Бинц, и они перешли к Зузанне. Сестра посмотрела на меня. Я по ее взгляду поняла, что она просит меня быть сильной.

Теперь наша очередь идти к стене. Смогу ли, как другие до нас, пройти по Красивой дороге с высоко поднятой головой?

Оберхойзер немного помедлила рядом с Зузанной – шрамы у сестры были не такими страшными, как у остальных «кроликов». Я даже понадеялась, что доктор не станет отбраковывать Зузанну.

«Пошли к стене меня, – молилась я. – Пусть моя сестра живет. Пусть хоть она вернется к папе».

Доктор кивнула Бинц.

Да.

Зузанна крепко сжала мою руку. Мы пойдем к расстрельной стене вместе. Мы всегда хотели быть вместе до самого конца.

А потом случилось нечто очень странное.

Погас свет.

То есть не только прожектора, а все лампы в лагере. Как будто сам Господь снизошел до нас и погрузил в непроглядную темноту. Девушки принялись звать друг друга по имени. Зурен, Оберхойзер и Бинц выкрикивали какие-то команды. Собаки рычали и не понимали, на кого кидаться. Вы не представляете, какой поднялся шум, когда все на Красивой дороге начали кричать и плакать.

– Адель, сидеть! – скомандовала Бинц и чирикнула в темноте металлическим кликером.

Я обхватила Зузанну за талию и потащила ее из строя. Свет могли включить в любую секунду. По пути я толкнула плечом Оберхойзер, и нас обдало запахом ее жутких духов, потом в темноте наступила на ногу Бинц, и та задела меня, замахав перед собой руками.

– Verdammtes Arschloch![35]

Я пробиралась к швейной мастерской. Одной рукой поддерживала Зузанну, а вторую вытянула вперед, как скотосбрасыватель локомотива. Мы то и дело натыкались на людей.

Огонь, который вырывался из труб крематория, не мог осветить весь лагерь, но был неплохим ориентиром. Я практически тащила на себе Зузанну.

Потом увидела автобус напротив швейной мастерской и поняла, что мы добрались. Салон автобуса был единственным освещенным местом в лагере. Когда мы подошли ближе к мастерской, я услышала французскую речь. На ощупь нашла открытое окно и помогла Зузанне забраться внутрь, а потом, с трудом подтягивая искалеченную ногу, залезла сама. В мастерской было тепло и запах приятный – смесь духов и пота.