Одновременно в городскую гавань вошел карфагенский флот в составе 55 боевых кораблей под командованием Бомилькара. Увидев, что союзники пришли на помощь, эллины преисполнились самых радужных надежд. Но и римляне не сидели сложа руки, понимая, что ситуация на Сицилии вот-вот выйдет из-под контроля, они отправили на остров подкрепления. К Панорму[57] прибыло тридцать кораблей, в городе высадился легион и вдоль побережья направился к Сиракузам. Параллельно берегу шел флот и охранял войска от возможных нападений со стороны моря.

Узнав о движении легиона на помощь Марцеллу и Аппию Клавдию, Гимилькон решил перехватить римлян. Но противники разминулись, поскольку карфагенский полководец сбился с пути и повел войска другой дорогой. Зато Аппий Клавдий сориентировался в ситуации и с несколькими легионами поспешил навстречу соотечественникам. На объединённое войско Гимилькон уже не рискнул нападать, а Бомилькар, видя, что теперь римский флот численно превосходит карфагенскую эскадру, покинул Сиракузы и уплыл в Африку.

Не сумев помешать объединению римских войск, Гимилькон не стал отчаиваться, а решил воспользоваться пассивностью противника. Он повел армию в те районы острова, где сильны были антиримские настроения, а города были готовы в любой момент перейти на сторону Карфагена. И такая стратегия себя оправдала. Жители Мургантии открыли пунийцам ворота, римский гарнизон был уничтожен, а огромные запасы продовольствия, собранные в городе, достались карфагенянам. Пример оказался заразителен, во многих городах и крепостях Сицилии римские гарнизоны были либо изгнаны, либо перебиты. А вскоре произошли события, значительно ускорившие этот процесс.

Город Энна находился в самом центре Сицилии и благодаря своему местоположению играл важнейшую стратегическую роль. Энна не только обладала мощнейшими укреплениями, но и находилась в труднодоступном месте. Цицерон в «Речи против Гая Верреса» так описывает этот город: «Энна… расположена на очень высоком, господствующем над окрестностью плоскогорье с неиссякающими источниками; со всех сторон подъем крут и обрывист» (in C. Verrem. II, IV, XLVIII). Об этом же пишет и Тит Ливий: «Энна расположена на высоком месте, обрывистом со всех сторон. Место было неприступным» (XXIV, 37). Римское командование понимало значение Энны и поставило в городе сильный гарнизон, расположившийся в акрополе. Командовал воинами Луций Пинарий, человек коварный, жестокий и решительный. Внимательно отслеживая настроения горожан и анализируя ситуацию на острове, Пинарий пришел к выводу о том, что в Энне может произойти выступление против римлян. А перебьют местные жители его людей или просто изгонят, для Пинария значения не имело, для него на первом месте был приказ. Приказ же гласил, чтобы он удержал этот город. Поэтому военачальник усилил караулы, а легионерам приказал днем и ночью находиьтся в состоянии полной боевой готовности. Исходя из принципа, что если хочешь что-то сделать хорошо, то сделай это сам, Пинарий лично обходил сторожевые посты и стены крепости.

Тит Ливий пишет как о доказанном факте, что власти Энны вступили в переговоры с Гимильконом и пообещали ему сдать город. После чего отправились к Пинарию и потребовали у него ключи от городских ворот. По результатам длительных переговоров, римлянин заявил, что пусть все граждане Энны завтра соберутся на собрание в городском театре, «он хочет знать, исходит ли требование от немногих или от всего города» (XXIV, 37). Но здесь есть один нюанс.

По большому счёту, если бы граждане Энны замыслили что-то нехорошее против римлян, то они бы постарались сохранить свои намерения в строжайшей тайне. Идти же к командиру гарнизона и требовать от него ключи от ворот города было верхом глупости, поскольку в этом случае намерения горожан становились очевидны. Что, в свою очередь, должно было спровоцировать ответную реакцию со стороны римлян, и реакцию достаточно жесткую. Это было ясно всем, в том числе и членам городского совета Энны. Поэтому можно предположить, что никто к Пинарию не ходил и никаких ключей не требовал, а вся эта история понадобилась Ливию для того, чтобы хоть как-то обелить своего соотечественника. Да и подробной информацией о готовящейся измене командир гарнизона не располагал, иначе бы Тит Ливий об этом прямо сказал, а не выдумывал разные сказки. Вне всякого сомнения, Пинарий знал о том, что в городе царят антиримские настроения, но не более того. Однако у страха глаза велики, и слухи об избиении римского гарнизона в Мургантии спровоцировали военачальника на подлое дело.

Собрав вечером легионеров на сходку, он заявил им следующее: «Я с трудом выговорил себе одну ночь, чтобы посовещаться с вами, въявь показать вам надвинувшуюся опасность: на рассвете они соберутся, обвинят меня и возбудят против вас народ. Завтра Энна будет залита или вашей кровью, или кровью ее граждан. Захваченным врасплох надеяться нечего, захватившим нечего бояться, победа будет за тем, кто первым выхватит меч. Все вы вооружитесь и внимательно ожидайте моего знака. Я, пока у вас еще не все готово, разговорами и перебранками буду тянуть время. Когда я тогой подам знак, с громким криком сбегайтесь ко мне, бросайтесь на эту толпу, валите всех и смотрите, чтобы не уцелел никто из тех, кто опасен своей силой или лукавством» (XXIV, 38). А чтобы прибавить своим людям храбрости, добавил: «Я бы и еще уговаривал вас, воины, если бы вам предстояло сражение с вооруженными, но вы будете избивать, пока вам не надоест, безоружных и беспечных. Лагерь консула поблизости: нечего бояться ни Гимилькона, ни карфагенян» (XXIV, 38). Здесь даже пояснять ничего не надо, всё предельно ясно – цинично, подло, эффективно и, главное, безнаказанно.

На следующее утро Пинарий расставил своих людей вокруг театра таким образом, чтобы они могли быстро перекрыть все ходы и выходы. Когда же в театре и вокруг него собрался народ, военачальник важно прошествовал на орхестру и вступил в полемику с отцами города. Говорил долго и нудно, а когда решил, что пришло время, стал демонстративно поправлять на плече тогу. Центурионы поняли сигнал и скомандовали атаку, а легионеры рванули из ножен мечи и врубились в безоружную толпу: «Из воинов, державшихся наготове, одни с криком сбежали сверху в тыл собранию, другие плотно перекрыли выходы из переполненного театра. Началось избиение горожан, запертых внутри. Падали не только от меча, но и пытаясь бежать; люди валились друг на друга, в кучу: здоровые на раненых, живые на мертвых. Словно в захваченном городе бежали одни сюда, другие туда: всюду убегающие, всюду убийцы. Гнев у солдат не утихал; они избивали безоружную толпу, словно одушевленные опасностью, в пылу грозного сражения. Так удержали римляне Энну – то ли злодеянием, то ли преступлением, без которого было не обойтись» (Liv. XXIV, 39). Обратим внимание, что здесь даже Ливий не стал оправдывать