— Объект начал движение, — произнес безликий мужской голос. — Начинаю сопровождение. Информация для Седьмого: в руках у объекта белый пакет из супермаркета «Теско», заполнен приблизительно на три четверти. Внутри продукты, сверху лежит батон полукопченой колбасы — судя по цвету наклейки, из того же супермаркета.

— Седьмой принял, еду за покупками, — откликнулся голос, из-за статических помех почти неотличимый от первого.

«Ага, — подумал Глеб, запуская двигатель мотоцикла. — А генерал-то ночью и впрямь не дремал!»

Мимо, разбрызгивая мелкие лужи, проехал серебристый «форд-фокус» группы наружного наблюдения. Глеб опустил забрызганный водой лицевой щиток шлема и, оттолкнувшись ногой от бордюра, плавно выжал сцепление.

Обогнув угол, он газанул и подкатил к только что оставленному «девяткой» месту на такой скорости, словно приехал издалека. Здесь он снова заглушил мотор и поднял забрало шлема. В окне кухни на третьем этаже маячило бледное пятно лица под шапкой темных волос, скорее всего, принадлежавшее постоянно пребывающему в легком наркотическом трансе Макшарипу. Обитавшая в этой квартире парочка, с точки зрения профессионального киллера по кличке Слепой, выглядела и вела себя довольно странно. Он уже навел справки о своих новых «корешах», и полученная информация лишь укрепила его в первом впечатлении: ни на что серьезное эти два клоуна не годились. Один, молодой, энергичный и глупый, как пробка, отсидел три года за пьяную драку и, судя по всему, подписался на это дело, просто не найдя другого способа подзаработать. У другого была довольно богатая биография, но, если раньше он чего-нибудь и стоил, то теперь выглядел как человек, которого окончательно доконала марихуана, как может доконать любая, даже самая безобидная вещь на свете, если ею сильно злоупотреблять.

Даже застрелившийся в парке экс-майор Тагиев, этот кавказский оборотень в погонах, плохо совмещался в сознании Глеба с образом опытного террориста, годами живущего на нелегальном положении. Создавалось впечатление, что в колоде Саламбека Юнусова нет ничего, кроме шестерок. Впрочем, Глеба это не удивляло, поскольку недурно укладывалось в рамки той самой версии, о которой генерал Потапчук непочтительно отзывался как о «неубедительных домыслах». Если эта версия была верна, уважаемому Саламбеку приходилось довольствоваться тем, что подвернулось под руку, ибо мало кто из серьезных, обладающих именем и репутацией исламских боевиков стал бы связываться с этим, с позволения сказать, авторитетом. А тех немногих, которые все-таки связались, он недрогнувшей рукой положил в студии кабельного телевидения «Северо-Запад» раньше, чем те успели разобраться, с кем, собственно, имеют дело, под чью дудку пляшут…

Из постепенно превращавшегося в мелкое прямоугольное озерцо проезда, что вел вглубь двора, втягивая голову в плечи и прикрываясь от дождя пустым полиэтиленовым пакетом, торопливо вышел Фархад.

— Ты что, дорогой, совсем ума лишился? — вместо приветствия набросился он на Глеба.

— А что случилось? — невинно поинтересовался тот, протягивая сердитому татарину предусмотрительно прихваченный запасной шлем.

— Ты видишь, какая погода? Как мы на этом поедем?!

— Быстро, — пообещал Глеб. — С ветерком. Ну, не без дождичка, конечно, но не сахарные, не растаем. А ты хотел с комфортом, на моей «бэхе»? Так это, кореш ты мой драгоценный, часа на полтора раньше надо было выезжать, а то и на все два. Пилить-то почти через пол-Москвы! А если пробка? Сам говоришь, товар скоропортящийся, да и продавец нервный… А на этой ласточке, — он любовно похлопал ладонью в мокрой кожаной перчатке по обтекателю бензобака, — мы до твоего гаража в два счета долетим!

— Ласточка, ласточка, — проворчал Фархад, неохотно принимая шлем.

Он явно высказался еще не до конца, но тут где-то в недрах его непромокаемой куртки зазвонил телефон. Перекосившись набок, татарин порылся за пазухой, вынул аппарат, подозрительно покосился на Глеба и, отвернувшись, как будто это могло как-то повлиять на слышимость, ответил на вызов.

— Слушаю, уважаемый! — запел он в трубку. — Да, дорогой, конечно! Уже выезжаю. Буду вовремя, мамой клянусь, отвечаю! Хозяин фруктов звонил, — сообщил он Глебу, пряча телефон за пазуху, и решительно напялил на мокрую макушку шлем. — Волнуется, переживает!

— Переживет, — пообещал Глеб. — Давай, залезай.

Татарин неуклюже взгромоздился на плохо приспособленное для перевозки пассажиров сиденье, очутившись почти на полметра выше Глеба, и зашарил руками вокруг себя, ища, за что бы ухватиться.

— За меня, — подсказал Сиверов через плечо. — И держись покрепче.

— Что я, голубой — за тебя хвататься? — возмутился Фархад, до сих пор не избавившийся от усвоенных в лагерном бараке понятий и взглядов.

— Дело хозяйское, — пожал плечами Глеб и запустил мотор. — Это, знаешь, был у меня один знакомый лепила — ну, в смысле, врач. Старый, работать начал еще в войну… Так он, помню, все радовался, что мотоциклистов по закону обязали шлемы носить. Раньше, говорит, их мозги приходилось от асфальта отскребать, а теперь удобно — они в шлеме, как в горшке, в целости и сохранности остаются…

Фархад вцепился в него обеими руками, как клещ в сенбернара.

— Полегче, — сказал Глеб, — ребра сломаешь.

— А это у тебя что? — подозрительно напрягся татарин, нащупав под курткой твердую выпуклость пистолета.

— Шпалер, — как ни в чем не бывало ответил «помощник депутата».

— Зачем? — еще подозрительнее спросил Фархад.

— В носу ковырять! Ты что, вчера родился? Вот скажи, если б у тебя на руках были все нужные ксивы — разрешение на ношение оружия, справка о том, что оно зарегистрировано, как полагается, — ты бы его дома под кроватью держал или с собой носил? У меня работа нервная, с людьми, а люди — они, сука, разные бывают. Когда я к вам первый раз пришел, ты что мне через дверь кричал? «Не подходи, убью, взорву»… Думаешь, ты один такой? Есть и покруче тебя перцы, которые не кричат, а сразу с топором кидаются или прямо сквозь дверь из дробовика шмаляют. Нанюхаются неизвестно чего, как этот твой обдолбанный кореш, и кидаются на людей, как бешеные псы… Одно слово — электорат! Ну, еще вопросы есть? Нет? Тогда приятного полета!

Он дал газ и, поборов искушение поставить мотоцикл на дыбы, плавно тронул его с места.

Свинцовая гладь Москвы-реки была рябой от мелкого дождя, который с достойным лучшего применения упорством с самого рассвета поливал вовсе не нуждавшийся в этом город. Ветра почти не было, а это означало, что повисшие над Москвой тучи никуда не собираются уходить. Зато без ветра пользование зонтом не превращалось в пытку, что было на руку стоявшему на пустой мокрой набережной человеку довольно странной и, с точки зрения столичного жителя, забавной наружности. Он носил прямую челку и рыжеватые усы подковой, превращавшие его не просто в эталонного, а просто-таки в карикатурного украинца. Не хватало только расшитой сорочки, необъятных шелковых шаровар — желательно, огненно-красных, но сошли бы и синие, — кушака на талии и сафьяновых остроносых сапожек. Все это великолепие заменял скверно сшитый из дешевой зеленовато-серой ткани костюм, из-под которого виднелись розовая рубашка и неимоверной ширины пестрый полосатый галстук. Туфли у этого древлянина были черные, зонтик — коричневый, а висевший на шее большой цифровой фотоаппарат — серебристый. Водители машин, что с плеском и шорохом проносились мимо в вихрях летящей из-под колес грязной воды, едва ли его замечали — все, что находилось за пределами проезжей части, их очень мало заботило, — а пешеходов, которые могли бы по достоинству оценить торчащее прямо напротив Кремля рыжеусое пугало, на набережной не было по случаю дурной погоды.