был озадачен: с какой стати ему нужно пересаживаться с одного места на другое, если квартира такая большая — спи где душе угодно, никто тебе и слова не скажет. Почему мы всей толпой должны тесниться на одном несчастном диване, да еще и в порядке, установленном котом?

Вдобавок ко всему, Гомер начал присоединяться к концертам, которые на ночь глядя закатывала Скарлетт. Ему тоже не нравилось, что Лоуренс вытеснил его с «законного» места в спальне, и предъявлял на это место свои права. Правда, в отличие от Скарлетт, у которой голос прорезался только к вечеру, Гомер голосил в любое время суток — стоило мне пойти в спальню вздремнуть, спокойно почитать или просто переодеться. Едва я открывала утром глаза, как слышала клац, клац, клац за дверью — и концерт начинался.

Что примечательно, я просыпалась каждое утро в разное время и не пользовалась будильником (такие помешанные на пунктуальности люди, как я, обычно просыпаются без будильника, когда им это нужно). Я могла проснуться и в пять утра, и в шесть тридцать, а в воскресенье и того позже, но Гомер меня никогда не будил. Наоборот, проснувшись, я минуту-другую лежала с открытыми глазами и практически сразу слышала его топот: он бежал ко мне по коридору. Понятия не имею, как он узнавал о моем пробуждении. Может, у меня менялся ритм дыхания? Но даже для обостренного слуха Гомера это было задачей на грани фантастики — тем более если учесть, что он обычно крепко спал на своей подстилке в коридоре. Спустя несколько дней моя привычка на мгновение просыпаться, а потом дремать еще часок навсегда канула в прошлое. Одно дело, когда Гомер жалобно мяукал под дверью поздним вечером, пока Лоуренс еще не ложился, и совсем другое — когда кот будил его в пять часов утра. Тогда я брала подушку и свободное одеяло из шкафа и шла досыпать на диван, где Гомер вне себя от счастья получал возможность пообниматься со мной. Так я дремала, пока не наступало время вставать и начинать свой день.

Когда я решила взять к себе Гомера, то некоторое время даже подумывала назвать его Эдипом, или кратко — Эдди. Поэт по имени Гомер был слеп, а трагический герой Эдип лишился зрения. Но Мелисса заявила, что называть Эдипом котенка, у которого нет глаз, жестоко, и идея отпала. (Про жестокость, кстати, сказал человек, который предлагал назвать его Штепселем.)

Но участь Эдипа — только в слегка измененном варианте — кота не миновала: сначала он владел своей мамочкой безраздельно, а потом, откуда ни возьмись, появился какой-то папочка, попытавшийся ее отнять. Моя надежда примирить Гомера и Лоуренса таяла на глазах.

И тогда, к моему изумлению, нам на выручку пришла Вашти. Вашти, которая никогда не проявляла агрессию, кроме тех случаев, когда ей приходилось защищаться, Вашти, которая никогда не выпускала когти и не повышала голос, Вашти, никогда не пытавшаяся сделать все по-своему и всегда всем уступавшая. И сделала она это так просто, что и представить себе невозможно.

Она бросила на Лоуренса один-единственный взгляд и глубоко, безнадежно и безраздельно влюбилась в него.

* * *

Вашти всегда отдавала предпочтение мужчинам (за исключением меня, разумеется). Она любила, когда именно мужчины гладят и ласкают ее и говорят, какая она красавица. Однако те мужчины, которых она знала прежде, были полностью поглощены Гомером, а Вашти не желала навязываться.

И вот появился тот, кто, как сумела заметить проницательная Вашти, совершенно не интересовался Гомером. Вообще говоря, он не интересовался кошками в целом, но, вероятно, в этой ситуации она увидела для себя какие-то возможности.

Вашти завоевывала внимание Лоуренса очень постепенно. Улучив момент, когда других кошек не было рядом (в большой квартире такие моменты стали возникать чаще), она прыгала на руки ко мне и очень мягко и ненавязчиво заставляла себя ласкать. Она не пыталась вынудить Лоуренса делать то же самое, но, пока я ее гладила, смотрела на него глазами, полными нескрываемого обожания. По всей видимости, это было то самое выражение, которое все мужчины мечтают хоть раз в жизни увидеть в глазах прекрасной женщины. Глаза Вашти, казалось, говорили: неужели ты не видишь, насколько я лучше, чем остальные? Я та-а-а-ак тебя люблю, как они не полюбят никогда.

Лоуренс был заинтригован. Иногда я замечала, что он смотрит на нее почти с такой же нежностью. «Ну разве она не красавица? — говорил тогда он. — У нее совершенно идеальная мордочка. Не думаю, что когда-либо видел более прелестную кошку».

Мне неизвестны дальнейшие подробности развития их отношений и кто из них сделал первый шаг, но однажды вечером я пришла домой и обнаружила, что Вашти уютно свернулась калачиком у Лоуренса на коленях, а он гладит ее и приговаривает: «Ах ты моя красавица! Краса-а-авица, краса-а-а-авица, хорошая девочка!» Он замолк на полуслове, когда увидел меня, но Вашти просидела у него на коленях еще целый час. Как-то я вышла из душа и увидела, что Лоуренс сидит за столом и собирается завтракать, а Вашти трется о его ноги, и он дает ей вкусные кусочки из своей тарелки.

— Лоуренс! — возмутилась я. — Ты хоть понимаешь, чего мне стоило отучить их попрошайничать?

Лоуренс выглядел пристыженным:

— Но она такая красавица и так любит меня!

Что ж, Лоуренс был не первым мужчиной, который изменил своим принципам под этим предлогом.

Шли недели и месяцы, и Лоуренс стал еще внимательнее, а Вашти, казалось, переживала вторую кошачью юность. Она постоянно пребывала в игривом, приподнятом настроении, чего с ней давненько не случалось. По сути, она просто летала по квартире — но делала это легко и элегантно, как настоящая леди. А еще она стала приносить Лоуренсу клочки бумаги, чтобы он поиграл с ней. Со мной она этого не проделывала с тех пор, как была котенком. Вашти стала тщательнее ухаживать за собой и по утрам с остервенением вылизывала свою длинную белую шерсть, доводя ее до полного совершенства. Если ей случалось заметить какое-то проявление нежности между мной и Лоуренсом, она издавала крик, исполненный бешеной ревности, словно восклицая: «Эй, вы! Разве не видите, что я здесь?» Лоуренсу это доставляло гигантское удовольствие, и он часто устраивал для Вашти целое шоу из показных объятий и поцелуев в надежде вызвать ее ревность.

— Ты представить себе не можешь, как я люблю, когда ты пользуешься