своей составной частью. В итоге она не смогла предотвратить превращение фракционной политической борьбы в фашистскую массовую демократию и национал-социалистическое государство. Для Германии, перед которой стоял вопрос роспуска имперской монархии и суровые указы союзников, веймарский опыт был единственным перспективным и дающим надежды политическим курсом. То, что так много людей настолько быстро стало рассматривать новое правительство, как внутреннего врага, и делать его козлом отпущения для уязвленного самолюбия и невозвратимых потерь, не изменяет этого факта.

Популистское заявление заключалось в том, что немцы ухудшили свое положение, отказавшись взять на себя ответственность за войну. Они, скорее, избрали перенос вины на других и строили несбыточные планы{623}. Однако послевоенные немцы не держали монополию на иллюзии, а иллюзорные идеи невиновности и вины и ранее существовали в двадцатом веке — как в Германии, так и других странах. Какая бы степень самообмана и мечтаний ни вдохновила новые политические организации и правительства, которые появились после войны, Веймарская республика начинала достаточно здраво и рассудительно и с основанием для надежды.

То, что случилось после этого, было в меньшей степени отступлением в иллюзорный мир, чем броском в идеальный шторм{624}. На протяжении 1920-х годов над Германией собрались три фронта: один — экономический, второй — политический и третий — социокультурный. Каждый из которых строился с конца девятнадцатого столетия и являлся потенциально фатальным сам по себе. Экономический обрушился первым — беспрецедентной инфляцией в начале десятилетия и вновь — беспрецедентной безработицей в конце 20-х. Политический ударил в виде невозможности для Веймарской республики обеспечить либеральную демократию, создав прогрессирующий и беспрецедентный обвал социального порядка и общественной безопасности. Наконец, долгое разрушение в девятнадцатом веке германской истории и традиций, в особенности — беспрецедентная интеллектуальная и духовная атака на основную мораль и религию, сказались к 1920-м годам. Многие немцы оказались запутавшимися, циничными и идущими темными и незнакомыми тропами, часть которых вела к национал-социализму{625}.

Каждый из этих фронтов нес свое особое разрушение и то, что они сошлись, имея один шанс из миллиона, в 1920-е годы, сделало немыслимое реальностью. Результатом стало создание неопределенной третьей Германии после Германской Империи и Веймарской республики. На протяжении следующих двенадцати лет, с 1933 по 1945 гг., в Германии будет продолжаться работа. Большая часть немцев оказалась на буксире, и национал-социалисты стали придавать форму новому веку, структура и ценности которого будут определяться ad hoc [ad hoc (лат.) — на данный случай. — Прим. перев.] сильнейшими{626}.

Глава 10

Варварский князь

ПОДЪЕМ И КРАХ НАЦИОНАЛ-СОЦИАЛИЗМА

Законное германское правительство шло от левого к центристскому на протяжении 1920-х годов, в то время как общественная политика зловеще перемещалась от центристской к правой. Как в начале, так и в конце десятилетия, правили социал-демократические коалиции. В начале 1930-х годов новая крайне правая партия, Национал-социалистическая, и неожиданно выдвинувшийся фашистский лидер Адольф Гитлер методично брали под контроль усталое германское правительство, преимущества над которым они добились искусными маневрами. И захват, и то, что произошло после, были не имеющим прецедентов разрывом с германской политической и культурной традицией.

Беспрецедентные условия предшествовали беспрецедентному событию. Между 1922-м и началом 1923 года гиперинфляция отбрасывала смертельные тени на Германию. Она стала результатом слишком больших трат в полные оптимизма годы войны и бесконтрольного печатания денег после для поддержания бастующих немцев и оккупированной французами Рейнланд. За один год, 1921-22, индекс оптовых цен взлетел на 1800 %. Первый год кризиса, 1923-й, закончился с этим индексом на непостижимой отметке — в 1261 миллиард раз больше, чем в базовом 1913 году, когда инфляция еще не являлась серьезной концепцией для немцев. Эти тени, казалось, рассеялись во времена правительства Штреземана, чтобы вернуться, став еще темнее, чем когда-либо, к концу десятилетия. После обвала на Нью-Йоркской бирже в 1929 году Германия, которая давно полагалась на краткосрочные американские займы для выплаты своих долгов, осталась одна с вывернутыми карманами{627}.

За четыре года, между 1929-м и 1933-м, безработица в Германии подпрыгнула так высоко в человеческих единицах, как немецкая валюта упала в денежных: от 1,3 миллиона безработных до более чем 6 миллионов. Многие пострадавшие все еще прекрасно помнили хорошую работу, в то время как другие жили на социалку, или просто попрошайничали уже пять лет — и все это было очень горьким опытом{628}. Новое правительство Веймарской республики было подавлено кризисом и периодически усугубляло его{629}. Каждый проходящий болезненный год делал радикальные политические решения более заслуживающими доверия, а привлечение немцев в партии, выступающие в их защиту, — легче.

ГИТЛЕР

Хотя при основании Национал-социалистическая партия имела смехотворные перспективы, вскоре она и ее малоизвестный лидер, родившийся в Австрии Адольф Гитлер, приобрели все признаки, свидетельствующие об их эпохальной судьбе. Несмотря на усилия правительства Гинденбурга предотвратить это, Гитлер пришел к власти в Германии быстрее и увереннее, чем кто-либо предполагал, за исключением, возможно, его самого.

Адольфа, четвертого ребенка в семье сурового, строго следящего за дисциплиной отца, по словам сестры, ежедневно пороли. В школе он не получал высоких оценок, провалил экзамены в Линце в Realschule (реальное училище), где изучал науку и технологию, и не смог закончить техническое училище в Штайере. До двадцати лет он попусту тратил время в Линце, в котором жило много немцев, поддерживавших возвращение Австрии в состав Германской Империи. В двадцать Гитлер работал на разных временных работах в Вене, где, пытаясь удовлетворить амбиции и стать художником или архитектором, дважды провалился на вступительных экзаменах в Венскую Академию Искусств{630}.

Через тридцать лет после этого Гитлер отрицал факт провала и заявлял, что произвел в тот момент впечатление на экзаменатора, как обладающий «бесспорным талантом к архитектуре»{631}. Немедленной же реакцией было вызывающее поведение, стремление уйти от действительности и компенсирующие мечтания об альтернативных карьерах, еще дальше лежащих за пределами его способностей. Гитлер одновременно увлекался музыкой Вагнера, которая служила бальзамом для многих гордых и озлобленных юношей{632}. Похоже, рана долго не заживала. Внимательно наблюдая за Гитлером после 1931 года, Альберт Шпеер, главный архитектор и