составлял 69 лет, из Кельна – 70 лет, из Вены – 73 года. Терезиенштадт превращался буквально в дом престарелых, а его узники работали в основном на удовлетворение внутренних потребностей гетто [4].

Основной причиной притока пожилых немецких и австрийских евреев в Терезиенштадт стала спонтанная попытка СС обеспечить себе алиби. В начале ноября 1941 г. после того, как первые поезда с немецкими евреями прибыли в Минск и Ригу, Гейдрих получил более 40 обращений от видных нацистских деятелей с просьбой вмешаться в происходящее. Он быстро понял, что Терезиенштадт можно использовать для отвода глаз, чтобы успокоить высокопоставленных нацистов, убедив их в том, что находящиеся под их защитой немецкие евреи останутся в Рейхе и не будут отправлены на Восток. К моменту конференции в Ванзее 20 января 1942 г. двойная роль Терезиенштадта как транзитного лагеря и своеобразной ширмы для «окончательного решения еврейского вопроса» стала частью общего плана. По заверению Гейдриха, немецких и австрийских «евреев старше 65 лет», а также «тяжелораненых ветеранов и евреев с боевыми наградами (Железным крестом первой степени)» планировалось направить в «гетто для престарелых». Он с явным облегчением подтвердил, что «это целесообразное решение позволит одним махом справиться с множеством затруднений». Но многим «привилегия» отправки в Терезиенштадт дала лишь короткую передышку: уже в январе 1942 г. людей начали отправлять оттуда в руки расстрельных команд айнзацгрупп СС в окрестностях Риги и Минска. В июле 1942 г. поезда шли из Терезиенштадта прямо в газовые камеры Собибора, Майданека и Треблинки. В качестве транзитного гетто Терезиенштадт был крайне ненадежным вариантом: к концу года в него прибыло 96 000 евреев и более 43 000 отбыло дальше к неясному, но зловещему пункту назначения под названием «Восток» [5].

16 февраля 1943 г. Гиммлер неожиданно запретил Эрнсту Кальтенбруннеру, преемнику Гейдриха на посту начальника Главного управления имперской безопасности, осуществлять дальнейшую депортацию пожилых австрийских и немецких евреев из Терезиенштадта. Это само по себе сделало невозможным превращение гетто в комплекс мастерских по образцу Лодзи. Более того, в течение следующих семи месяцев из гетто не выехал ни один поезд. По словам Гиммлера, практика дальнейшей депортации «противоречила официальным заявлениям о том, что евреи в гетто для престарелых в Терезиенштадте могут жить и умирать спокойно». Чем на самом деле руководствовался Гиммлер, неясно, хотя, возможно, он уже начал видеть в Терезиенштадте нечто большее, чем просто способ обеспечить себе алиби и успокоить видных нацистов, встревоженных так называемой эвакуацией «своих» евреев. 18 декабря 1942 г. 12 правительств стран-союзниц, включая правительство Чехословакии в изгнании, опубликовали декларацию, осуждающую уничтожение евреев. Месяц спустя, когда 6-я армия Германии оказалась на грани уничтожения под Сталинградом, Гиммлер инициировал первый контакт со спецслужбами союзников [6].

Весной 1943 г. СС развернули программу по «облагораживанию» Терезиенштадтского гетто, кульминацией которой стал специально подготовленный визит представителей шведского и датского Красного Креста, а также Международного Красного Креста 23 июня 1944 г. Команду Международного Красного Креста пригласили посетить еврейский «трудовой лагерь» (его роль играл «семейный лагерь» в Биркенау), где ради этого в сентябре – декабре 1943 г. руками депортированных из Терезиенштадта были выстроены новые здания и куда в мае 1944 г. привезли новых обитателей. Гиммлер считал, что открытие Терезиенштадта для внешней инспекции поможет опровергнуть обвинения в массовых убийствах. При этом особо подчеркивалось, что это конечный пункт назначения, а не транзитное гетто, каким оно являлось на самом деле. Более того, от самого слова «гетто» постарались по возможности избавиться, заменив его обозначением «район поселения евреев», – хотя правда все равно выплыла наружу благодаря гетто-кронам, условной бумажной валюте, имевшей хождение на территории гетто. Помимо этого, явное благополучие евреев в Терезиенштадте должно было подтвердить благонадежность самого Гиммлера, уже начавшего втайне выстраивать собственную внешнюю политику и пытаться обменять евреев на американские доллары, немецких военнопленных и американские грузовики. В то же время он начал обдумывать пути заключения сепаратного мира на Западе, хотя полностью переключил внимание на эту стратегию только в последние недели войны [7].

Подобно нарисованному им самим отрицательному образу еврейского торгаша, Гиммлер вознамерился заполучить все и сразу. По мере ухудшения положения Германии на Восточном фронте в 1943 и 1944 гг. он стремился связать рейхсляйтеров, гауляйтеров и немецких генералов общей виной за убийство евреев, чтобы не позволить никакому другому силовому блоку внутри нацистской системы отколоться и добиться сепаратного мира. Летом 1944 г. рейхсфюрер заставил Адольфа Эйхмана ускорить массовую депортацию венгерских и словацких евреев в газовые камеры Аушвица-Биркенау – отчасти для того, чтобы предотвратить раскол среди марионеточных режимов, отчасти чтобы, по возможности, довести геноцид до конца. В то же время Гиммлер хотел использовать гетто Терезиенштадт и «семейный лагерь» в Биркенау, чтобы показать, что у него есть евреи для обмена, и он может стать подходящим партнером для переговоров. Разгадка двоемыслия Гиммлера кроется в идеологической подоплеке его антисемитизма: его действия становятся понятны, если предположить, что он искренне верил в могущество евреев и их способность обеспечить ему сепаратный мир с Западом, благодаря которому Германия сможет направить все свои ресурсы на войну с большевизмом. Именно поэтому Гиммлер ушел с праздника в честь дня рождения Гитлера в Берлине 20 апреля 1945 г., когда Красная армия начала наступление на столицу, чтобы тайно встретиться с Норбертом Мазуром – как будто этот шведский представитель Всемирного еврейского конгресса действительно был «старейшиной Сиона», способным обеспечить ему соглашение с США [8].

Якоб Эдельштейн и Еврейский совет, не говоря уже о простых обитателях Терезиенштадтского гетто, ничего не знали о новых приоритетах рейхсфюрера СС. Однако они видели, что в период с февраля по сентябрь 1943 г. депортации прекратились, а в гетто начали вливать ресурсы. Но даже летом 1942 г., когда депортации были в самом разгаре, Еврейский совет прикладывал массу усилий, чтобы не допустить вывоза детей из гетто, и открыл несколько детских интернатов. Эти заведения сильно отличались от варшавских приютов, которые произвели столь гнетущее впечатление на Мириам Ваттенберг и доводили до отчаяния Януша Корчака. В Варшаве председателю Еврейского совета Адаму Чернякову не удалось реализовать свои замыслы и защитить детей, используя систему карточного снабжения [9].

Не будь нехарактерного для СС решения в начале 1943 г. вливать в Терезиенштадт больше ресурсов, взлелеянный еврейской администрацией проект детских приютов вряд ли мог бы действительно полноценно существовать в течение целых двух лет и двух месяцев. Ни в одной другой части архипелага западноевропейских пересыльных лагерей и восточноевропейских гетто не удалось создать ничего подобного этой системе раздельных интернатов для немецких и чешских мальчиков и девочек, где предусматривались дополнительные пайки, а позднее и собственные кухни и где дети были более или менее защищены от