где не было ни ковров, ни тем более семейной жизни. Или, возможно, она уделила им столько внимания, чтобы компенсировать неумение достоверно изобразить перспективу. Неестественно застывшие фигуры тоже можно было бы отнести на счет недостатка изобразительных навыков, если бы не странный портрет девочки на стене, запертой в раме, как сама Иржина была заперта в Терезиенштадте, и не имеющей возможности снова попасть в комнату, которую она разглядывает. Тем не менее дом на рисунках Иржины Штейнеровой и Эдиты Бикковой не разрушен – это самостоятельный, целостный мир. В обоих случаях замысловатые, старательно прорисованные детали усиливают ощущение обособленного, существовавшего еще до гетто времени и пространства [28].

На рисунке Зузаны Винтеровой аккуратный дом изображен в виде триптиха. Комната внизу чистая и светлая. Над столом висит лампа. На окнах стоят цветочные горшки. Два стула стоят уверенно и прямо, и на одном из них сидит, наподобие подушки, маленький мальчик (похоже, добавленный в самый последний момент). Вверху мать наводит порядок, а отец читает газету. Хотя оба смотрят на зрителя, только у отца взгляд достаточно выразительный: его глаза и брови как будто выступают над бумагой. И здесь старая картина мира дает сбой. Газета в руках у отца называется Tagesbehfel – «Порядок дня» с орфографической ошибкой. Эту газету, издаваемую Советом гетто по устному распоряжению СС, Зузане могли читать на утренних собраниях в интернате. На своем рисунке она, по сути, превратила своего отца в главу приюта – или, если смотреть с другой стороны, безнадежно испортила в остальном достаточно последовательную попытку сохранить память о стабильной и спокойной семейной жизни [29].

В этих нестыковках и попытках объединить предметы и сюжеты из разных времен прослеживается некая закономерность. За исключением газетного заголовка на рисунке Винтеровой, изображения домашних интерьеров эпохи до гетто, как правило, отличаются обособленностью и целостностью, даже если это место было больше недоступно для художницы. Там нет еврейских полицейских. Никто не носит звезду Давида, которую так старательно изображали на других рисунках. Но именно за пределами родительского дома время и обстоятельства становились изменчивыми и ненадежными. На улице дети видели настоящее лицо гетто и узнавали, что старики «воняют». Но даже если в настоящем мир уже свернул не туда, утопическое будущее детей выглядело не как сионизм или коммунизм их молодежных лидеров, а как семейная гостиная из прошлого.

Тем временем по гетто расползались слухи о скором отправлении новых транспортов. Слишком долго сдерживаемая тревога безраздельно овладела теми, чьи имена попали в списки. Мальчики и девочки, мужчины и женщины больше не были обитателями раздельных бараков. Они приезжали и уезжали как семьи. Охваченные паникой люди, узнавшие, что каждой семье разрешается взять с собой только 50 кг багажа, лихорадочно пытались выбрать, какие вещи оставить. Некоторые родители, чтобы успокоить детей, представляли депортацию в виде сложной игры. В музее в Терезине хранится большая кукла, одетая как ребенок, с вышитой на нагрудном кармане еврейской звездой и с собственным чемоданчиком. Ева Гинцова, как и Иегуда Бэкон, прибыла в Терезиенштадт как раз в тот день, когда оттуда уходил поезд в Биркенау. 28 сентября 1944 г. очередь дошла до ее брата Петра. Ева пробралась сквозь толпу и проскользнула за оцепление, чтобы передать два куска хлеба Петру и их двоюродному брату Павлу, прежде чем охранник из гетто отогнал ее. Вокруг было так много криков и плача, что они могли общаться только взглядами [30].

Людям, которым довелось хотя бы раз пройти через это до того, как попасть в гетто, было уже проще взять в следующее путешествие только самое необходимое, отказавшись от остального. В 1943–1944 годах из Терезиенштадта ушло всего несколько депортационных эшелонов. В сентябре и октябре 1944 г. депортации возобновились, детские интернаты были ликвидированы, а обитателей гетто начали массово переправлять в газовые камеры Аушвица-Биркенау. Дети и их учителя оставили после себя 4000 рисунков и картин. Из детей выжили лишь немногие. Но их рисунки и картины Вилли Гроаг, последний глава отдела по делам несовершеннолетних в гетто, увез в чемодане в Прагу в мае 1945 г. после освобождения Терезина. Этот чемодан заключал в себе единственную в своем роде коллекцию детского творчества периода геноцида – яркие акварели, блеклые карандашные зарисовки, застывшие моменты детской фантазии [31].

Когда Иегуду Бэкона депортировали в Биркенау в декабре 1943 г., он оставил в чешском интернате для мальчиков много друзей. К моменту ликвидации детских заведений в Терезиенштадте осенью 1944 г. «семейный лагерь» также прекратил существование, а большинство его узников были убиты или отправлены в другие лагеря. Бэкон видел сотни тысяч венгерских и словацких женщин и детей, идущих по дороге от железнодорожной станции или терпеливо ожидающих в колоннах по пути в крематорий. Он помогал собирать их вещи с недавно сооруженного пандуса, рядом с которым останавливались поезда. Он слышал, что позади крематориев, оборудованных специальными стоками и котлами для человеческого жира, выкопаны огромные траншеи, в которых сжигали тысячи трупов, когда крематории уже не справлялись с огромным количеством убитых. Бэкон слышал, как поют греческие узники, разбивая обугленные останки в пыль под открытым небом, и знал, что иногда там происходят странные счастливые случайности, как, например, в тот раз, когда эсэсовцы, сжалившись, вернули группу словацких детей обратно в мужской лагерь после того, как те уже сняли одежду в раздевалках перед газовыми камерами [32].

Иегуда Бэкон еще больше сблизился с постепенно таявшей группой чешских мальчиков, переживших уничтожение «семейного лагеря», и по-прежнему бережно хранил память о чешском интернате для мальчиков в Терезиенштадте. Но если там он мечтал о своем старом доме в Моравской Остраве, то теперь это место стало казаться слишком далеким, и в Биркенау он мечтал уже только о Терезиенштадте. Однако к осени 1944 г. он настолько проникся свойственными штрафному отряду взглядами на жизнь, что мировоззрение детей, недавно прибывших из приютов Терезиенштадта, вероятно, показалось бы ему странным, хотя у него было мало возможностей выяснить это. Петр Гинц, главный редактор еженедельника для мальчиков «Ведём», вместе с большинством попавших в сентябрьские и октябрьские эшелоны 1944 г. был отправлен прямо в газовые камеры. Та же участь постигла Зузану Винтерову, Иржину Штейнерову, Эдиту Биккову, Марию Мюльштейнову, Илону Вайсову и Лилиану Франклову. Но группе детей из Терезиенштадта, которых не отправили в газовые камеры, Иегуда и его друзья все же сумели передать еду и ценные советы о мерах предосторожности около электрической ограды [33].

Постепенная трансформация тех, кого, как и Иегуду Бэкона, решили пощадить, началась уже в тот момент, когда они попали в «семейный лагерь» Биркенау. Ритуал приема начинался с душа и