Приостановка миссии космополитизма и мобилизация космополитических воззрений имеют также и более фундаментальную причину. Несмотря на широту мировоззрения космополитов по сравнению с узостью националистического эссенциализма, видение космоса, к которому они апеллируют, оказалось одновременно и антропо-, и этноцентричным. Осознание колоссального масштаба антропогенных изменений в естественных процессах на планете, подытоженных антропоценом и ускоренных все более осязаемыми подтверждениями климатической катастрофы и вымирания видов, сделало излишними попытки осмыслить политику космоса в чисто человеческих терминах или исключительно в рамках западной политической традиции. Своевременность космополитики заключается в том потенциале, который она предлагает, открывая для обсуждения вписанные в космополитизм автоматические исключения и тем самым снимая ограничение на создание идеи планетарного сообщества, инклюзивного для всех видов человеческих и не-человеческих акторов.

Космополитика сигнализирует о появлении расширенного понятия политики, выходящего, как утверждал Бруно Латур, за рамки «формата „ты-мне-я-тебе“ в эксклюзивном человеческом клубе» (2004b: 454) и вытесняющего легкомысленные предположения о космосе как о «конечном списке» сущностей, которые необходимо принять во внимание». Расширение списка субъектов, имеющих право на участие в космополитических дебатах, отражается и на развитии планетарной юриспруденции, где конституция Эквадора кодифицирует права божества Пачамамы (или природы), а конституция Швейцарии теперь защищает достоинство растений и других организмов. Новизна космополитики как надполитического проекта заключается в явной связи людей с другими видами, а также с сущностями, обладающими иной материальностью и не-человеческой агентностью, – от камней и рек до частиц и физических сил.

Экологическую актуальность космополитического предложения можно обнаружить и в призыве Петера Слотердайка (Peter Sloterdijk) к «новым конституционным дебатам», включающим «сеть взаимосвязанных процессов», направленных на «восстановление коллектива Граждан Земли как коллективного субъекта в различных формах». Как он утверждает, такой процесс, отражающий возрождение в антропоцене неогоббсианского естественного состояния, обязательно должен был бы учесть «сосуществование граждан Земли в человеческих и не-человеческих формах» (Sloterdijk, 2015: 337–339). Космополитика указывает путь от инерционного консенсуса по предмету и границам глобальной политики к урегулированию далеко зашедшего конфликта интересов между глобализированными элитами и планетарной беднотой, которая меньше всего готова противостоять последствиям климатических изменений. Космополитика также отражает признание коллективной политической ответственности на уровне человечества за трансформацию космоса из нейтрального для населяющих его видов фона в невольное продолжение человеческого царства.

См. также: Антропоцен; Планетарное; Экософия; Земля; Геополитика; Не-человеческая агентность; Права постчеловека (микрополитика).

Майя и Рубен Фоукс

(Перевод Ольги Дубицкой)

Критический постгуманизм

Критический постгуманизм – теоретический подход, который очерчивает «продолжающуюся деконструкцию гуманизма» и взаимодействует с ней (ср. Badmington, 2000). Он проводит различие между фигурой «постчеловеческого» (и его настоящими, прошлыми и планируемыми воплощениями, такими как киборги, чудовища, зомби, привидения, ангелы и т. п.) и «постгуманизмом» как современным социальным дискурсом (в фукианском смысле). Этот последний обсуждает сегодняшний насущный вопрос о том, что значит быть человеком в условиях глобализации, технонауки, позднего капитализма и изменения климата (часто обсуждает очень проблематично, намеренно размывая различия между научной фантастикой (science fiction) и научным фактом; ср. «научная документалистика (science faction)» в Herbrechter, 2013: 107–134).

Приставка «пост-» (по аналогии с дискуссией о постмодерне и постмодернизме вслед за Лиотаром (Lyotard, 1992b; Лиотар, 2008)) также имеет двойное значение: с одной стороны, она означает желание или даже необходимость некоего преодоления гуманизма (или человека). С другой стороны, поскольку эта приставка также неизбежно повторяет то, что идет перед ней, она показывает осознание того, что ни гуманизм, ни человек в действительности не могут быть преодолены каким-либо прямолинейно диалектическим или историческим образом (например, в том смысле, что «после человека» следует «постчеловек»). «Критический» во фразе «критический постгуманизм» указывает на более сложные и недиалектические отношения между человеческим и постчеловеческим (как и на их соответствующую зависимость от нечеловеческого). Постгуманизм в этом критическом смысле функционирует скорее как анамнез и переписывание человека и гуманизма (то есть «переписывание человечества», по аналогии с идеей «переписывания модерна» у Лиотара. См. Lyotard, 1991). Критический постгуманизм задает несколько вопросов, которые касаются этих осложнений: как мы пришли к тому, чтобы мыслить о себе как о человеческих существах? Или что именно означает быть человеком (особенно в то время, когда некоторые люди, по всей видимости, решили, что они становятся или уже стали постлюдьми)? Каковы мотивации этого процесса постгуманизации и когда он начался? Каковы его последствия для не-человеческих других (например, для «окружающей среды», «животных», «машин», «Бога» и т. д.)?

Прилагательное критический во фразе «критический постгуманизм», таким образом, означает как минимум две вещи. Оно отсылает к различию между более или менее некритичным или популярным подходом (например, в многочисленных фантастических фильмах или научно-популярных журналах) и философским созерцательным подходом, который исследует нынешнее постантропоцентричное желание. Это желание проявляется, с одной стороны, в форме ожидаемого преодоления (trancendence) человеческого существования (обычно в различных сценариях развоплощения, освобождения от телесной оболочки – подхода и целого движения, которое лучше всего обозначается термином «трансгуманизм») и, с другой стороны, в (довольно подозрительном) стремлении людей «убрать себя из картины» в точности в тот момент, когда изменения климата, вызванные воздействием человеческой цивилизации (см. Антропоцен), требуют немедленного и ответственного человеческого действия.

Другое значение слова «критический» – это защита и, возможно, переизобретение некоторых гуманистических ценностей и методологий, которые перед лицом фундаментальной трансформации, спровоцированной цифровизацией и повсеместным использованием компьютеров и социальных сетей, кажутся устаревшими или требующими срочного пересмотра. В особенности это касается критических методологий, относящихся к традиционным формам «грамотности», «чтения» и «мышления». Вопрос здесь заключается в том, как оставаться «критическим» в смысле развития техник чтения, форм концептуализаций или субъективностей, которые являются саморефлексивными, и в то же время осознают собственную генеалогию (то есть способны оставаться «критически» связанными с гуманистическими и до-гуманистическими традициями, в особенности с «языковым», «литературным» и «текстуальным» подходами)[67].

Исследования продолжений литературы в XXI веке[68] поставили под вопрос получившую более широкий резонанс идею, что литературное сейчас «захватывается» процессами цифровизации, глобализации и технонаучного изменения. В нынешний, как предполагается, «постлитературный» момент критический постгуманистический (и «контртекстуальный») подход признает и одновременно остерегается нынешнего желания отказаться от гуманистического аппарата грамотности и ее центрального института – литературы со всеми ее социальными, экономическими и культурно-политическими последствиями, ее властными режимами и ее эстетикой.

Чтобы противостоять тенденции видеть в постгуманизме всего лишь «еще одну теоретическую моду», моя книга «Постгуманизм: критический анализ» (Herbrechter, 2013) берет своей отправной точкой вопрос о том, до какой степени сегодняшние постгуманистические формулировки и критика субъективности были предвосхищены постструктурализмом и деконструктивизмом. Этот аспект особенно важен для нынешней дискуссии о важности и будущей роли гуманитарных