Капиталоцен – одно из тех необходимых, но недостаточных слов, что невольно срываются с языка. Не будучи удовлетворенной фальшивым и высокомерным гуманистическим универсализмом антропоцена, я начала читать лекции об исторических практиках ресурсного экстракционизма и видового экстинкционизма в капиталоцене. Сюда стоит добавить также и плантациоцен в качестве имени для процессов создания богатства посредством радикального упрощения, укорененного в глобальных перемещениях народов, растений, животных и микробов, а также в рабстве, колониализме, гетеронормативном устройстве семьи, расизме и других принудительных системах производства и воспроизводства, сделавших возможным невероятное ускорение, случившееся в капиталоцене[60]. Но никто не изобретает такие термины, как капиталоцен, de novo; заметьте, как много людей предлагают схожие важные термины в одно и то же время. Мы страстно желаем имен, которые обозначали бы общие, невыносимые и решительно ненужные условия существования. Установленный беспорядок не является необходимым; сколько раз и сколькими разными способами мы должны учиться замечать этот факт? «Мой» капиталоцен, как всегда, был частью «колыбели для кошки», замысловатой игры изобретения, но Джейсон Мур уже разработал веские аргументы в пользу того, чтобы о нем мыслить. Сам Мур впервые услышал термин «капиталоцен» в 2009 году на семинаре в Лунде в Швеции, когда его предложил Андреас Мальм, на тот момент магистрант. В неотложных исторических обстоятельствах слова-для-мышления внезапно появляются из множества думающих голов, потому что мы все испытываем нужду в веревочных авоськах, более подходящих для сбора в них того, что самым вопиющим образом требует нашего внимания[61].

Однако антропоцен или капиталоцен, возможно, являются скорее пограничными событиями между эпохами, чем-то вроде мел-палеогенового вымирания[62]. Антропоцен и капиталоцен маркируют резкие изменения; то, что придет потом, не будет похоже на то, что было до этого. Масштаб разрушений, причиненных в антропоцене, в капиталоцене имеет последствия. Больше не будет status quo ante. Потери реальны и продолжаются. Требуется оплакивание, и оно последует и будет тяжелым. Граница между антропоценом и капиталоценом означает многое, включая громадные, необратимые и неравно распределенные продолжающиеся разрушения не только для примерно одиннадцати миллиардов людей, что будут жить на Земле в конце XXI века, но и для бесконечного числа других тварей. Эта непостижимая, но отрезвляющая численность примерно в одиннадцать миллиардов будет актуальна лишь в том случае, если нынешние общемировые уровни рождаемости останутся низкими; если же они снова поднимутся, эти прогнозы бессмысленны. Антирасистские, антиимпериалистические феминистки перестали говорить об этом; как нам не стыдно! Грань вымирания – это не просто метафора; системный коллапс – не триллер. Спросите у любого беженца любого биологического вида. Наша задача – сделать антропоцен и капиталоцен как можно более краткими и тонкими, а также совместно всячески культивировать грядущие эпохи – какие только можно вообразить, – в которых можно было бы возродить убежища[63].

Прямо сейчас Земля полна беженцами, человеческими и нет, которые не имеют убежища.

«Хтулуцен» – простое слово. Это соединение двух греческих корней (khthon и kainos), которые вместе называют своего рода время-место для того, чтобы научиться оставаться со смутой жизни и умирания в способности-к-ответу на поврежденной Земле. Kainos означает «сейчас», время начал, время для продолжения, для свежести. Ничто в kainos не должно означать привычное прошлое, настоящее или будущее. Насыщенные времена обладают множеством форм; стрелы запутываются, петляют и возвращаются, умножаются и сбивают с толку; времена – это самонадеянные материальности. Кроме всего этого, во времени начал нет ничего, что настаивало бы на стирании того, что было прежде, или же того, что наступит после. Kainos может быть полон наследий, воспоминаний и происшествий, полон заботы о том, что все еще может быть, и внимания к тому, что еще есть. Резонируя в симпоэзисной сложности, kainos дергает за нити плотное, продолжающееся присутствие с тягучими нитями своих грибниц, пронизывающими самые разные темпоральности и материальности.

Хтонические существа – это порождения Земли, как древние, так и сиюминутные. Они снабжены щупальцами, усиками, отростками, струнами, хвостами, паучьими лапами и непослушными волосами. Хтонические копошатся в кишащем тварями гумусе, но не церемонятся с теми, кто глазеет в небеса. Хтонические – чудовища в лучшем смысле этого слова; они демонстрируют и исполняют материальную осмысленность земных процессов и тварей. Они также демонстрируют и исполняют последствия. Хтонические существа небезопасны; они не имеют дел с идеологами; они никому не принадлежат; они извиваются и буйно растут в многообразных формах и многообразных именах во всех ветрах, во всех водах и местах Земли. Они создают и уничтожают; возникают и гибнут. Они – те, кто есть; они – то, что есть. Им не очень удается «я»; они сим-поэзисны, а не ауто-поэзисны. Не удивительно, что величайшие мировые монотеизмы, как в религиозных, так и в светских обличиях, снова и снова пытались искоренить хтонических. Скандалы времен, называемых антропоценом и капиталоценом, – самые последние и самые опасные из этих истребляющих сил, этих сингулярностей, производящих двойную смерть. Возможность совместно жить и умирать в хтулуцене – таков, может быть, яростный ответ на диктат антропоса и капитала в несущие истребление времена Нововременных. Оказывается, хтонические не умерли; они извиваются и ползают внутри всей земли. Подобно Медузе, они смертны и находятся в движении. Подобно осьминогам, кальмарам и каракатицам, пользовавшимся успехом в Греции V века до н. э., хтонические – это твари апории. Они выделяют из себя ночь цвета темнейших чернил; они мастера маскировки; они неумолимо полиморфны; они запутывают мир своими многочисленными жалящими щупальцами и трубчатыми лапками[64]. Хтонические – это пауки морей; они хищники; они не истребители.

Нам требуется имя для динамических продолжающихся сим-хтонических сил и способностей, чьей частью в виде гумуса являются люди, внутри которых на кон поставлена продолжаемость. Продолжаемость – не футуризм; она полна длительностей, прерывностей и неожиданностей. Вероятно, однако, всего лишь вероятно, и лишь при условии мощной вовлеченности, совместной работы и игры с другими землянами, расцвет многовидовых ассамбляжей, включающих в свой состав и людей, станет возможным. Я называю все это хтулуценом – прошлым, настоящим и грядущим. Эти реальные и возможные времена-пространства названы не в честь женоненавистнического, расистского монстра Ктулху, порожденного кошмарами писателя из Сан-Франциско Г. Ф. Лавкрафта (обратите внимание на разницу в написании), но скорее в честь разнообразных живущих по всему миру тентакулярных сил и способностей, в честь собрания вещей с такими именами, как Нага, Гея, Тангароа (исторгнутый из полноводной Папа), Терра, Ханиясу-химэ, Женщина-паучиха, Пачамама, Ойя, Горгона, Ворон, А’акулууйюси и многих-многих других. «Мой» хтулуцен, даже отягощенный своими проблематичными окологреческими усиками, запутывает мириады темпоральностей и пространственностей и мириады интра-активных сущностей-в-ассамбляжах – включая более-чем-человеческие, иные-чем-человеческие, бесчеловечные и человеческие-как-гумус. Даже выраженные в тексте, написанном на американском английском, Нага, Гея, Тангароа, Медуза, Женщина-паучиха