дисциплин. Первые академические публикации, систематически затрагивавшие идею постчеловеческого и постгуманизма, появились в конце 1990-х и начале 2000-х (в книгах и статьях Нила Бэдминтона, Рози Брайдотти, Элейн Л. Грэм, Н. Кэтрин Хейлз, Кэри Вулфа и других), и там везде постгуманизм так или иначе рассматривался в постструктуралистской или деконструктивистской оптике. Делалось это, однако, с использованием двух новых аспектов: с возвращением к вопросу о технике (провокационно сформулированному Хайдеггером (1977)) и к вопросу о будущем гуманитарных наук.

Все бо́льшая часть академического сообщества и в особенности представителей (теоретических) гуманитарных дисциплин принимают этот новый контекст, чтобы сформировать новые, междисциплинарные союзы с науками и критическими исследованиями науки (например, с акторно-сетевой теорией Бруно Латура, спекулятивным реализмом или новым феминистским материализмом). Один из важнейших аспектов касается нового определения отношения между человеком и техникой – или роли истории «технологий» в человеческой (и нечеловеческой) эволюции. Ранняя работа Донны Харауэй о киборгах (в 1980-х) вызвала широкие и заслуженные дискуссии. Однако попытки переосмысления онтологического аспекта техники и политической роли технологического детерминизма также обращают свое внимание и на более раннюю философию техники (в частности, у Хайдеггера, Эллюля и Симондона), особенно это очевидно в работах Бернара Стиглера. Появившиеся в результате так называемых научных войн, подчеркнувших необходимость возвращения в культуру научной практики и в то же время призвавших к новому диалогу между наукой и гуманитарными дисциплинами, новые или «постчеловеческие» гуманитарные науки (см. название важной серии книг Кэри Вулфа, выходящей в издательстве Университета Миннесоты) нацелены на то, чтобы наконец преодолеть традиционный разрыв между «двумя культурами». Однако происходит это в необычайно враждебных условиях, а именно – на материальной основе все более глобализирующегося развитого неолиберального капитализма. В процессе идущего перехода от обществ «аналоговых» (гуманистических, «с всеобщей грамотностью», основанных на книге или тексте) к «цифровым» (постгуманистическим, базирующимся на программном «коде», основанным на данных и информации) обществам, культурам и экономикам.

Таким образом, возникающие в данный момент «постчеловеческие» гуманитарные науки должны заниматься позитивными, хотя и проблематичными, аспектами преобразовательного потенциала, содержащегося в новом диалоге или союзе между гуманитарными и естественно-научными дисциплинами. Фокус на постчеловеческом как дискурсивном объекте, на постгуманизме как социальном дискурсе и на постгуманизации как продолжающемся процессе позволяет обоим сообществам – гуманитарным дисциплинам и наукам – создавать новые встречи и проверять новые гипотезы, которые могут привести к растущему политическому и этическому осознанию мест человеческого, не-человеческого и окружающей их среды (особенно в связи с такими насущными вопросами, как изменения климата, истощение природных богатств, уничтожение биоразнообразия, потоки глобальной миграции, терроризм и незащищенность, биополитика и т. д.). По сути, на карту поставлено переосмысление с пост- или не-антропоцентричной точки зрения отношений между человеческой агентностью, ролью технологий и экологических и культурных факторов (Braidotti, 2013; Брайдотти, 2021). Постантропоцентричные и постчеловеческие гуманитарные дисциплины все еще связаны с людьми и гуманитарными науками, но лишь постольку, поскольку они помещены внутрь более широкой, экологической картины (см., например, институционализацию «медицинской», «экологической» и «цифровой» гуманитаристики). Последней, в частности, придется заняться ролью новых и все более сливающихся в единое целое медиа и их социальных и культурных последствий, а также распространением цифровых и виртуальных реальностей и их биополитическими измерениями (например, новыми формами наблюдения и товаризации, новыми субъективностями и «биомедиа»; см. Thacker, 2004).

Критический постгуманизм, таким образом, объединяет множество аспектов, составляющих «нашу» реальность и космологию начала XXI века, генеалогически соединяя их с источниками и прообразами внутри самого гуманизма (см. Herbrechter, Callus, 2005; 2012).

См. также: Антропизм / Имманентный гуманизм; Постгуманизм; Деколониальная критика; Постгуманистическая критическая теория; Спекулятивный постгуманизм.

Штефан Хербрехтер

(Перевод Ольги Дубицкой)

Ксенофеминизм

По словам Дэвида Родена, все формы постгуманизма «противостоят той или иной форме антропоцентрического мировоззрения» (Roden, 2015: 20–21). Ксенофеминизм – теоретический подход, связанный с международным трансфеминистским коллективом Laboria Cuboniks – не исключение. Интерес к сборкам, в которые встроены социальные агенты, проявляется на всем протяжении текста «Ксенофеминизм: политики отчуждения», опубликованного в 2015 году; этот манифест живо воспринял запутанность и взаимное конституирование кремниевых и углеродных акторов. В нем часто встречаются отсылки к современной технонаучной ситуации – от глобализированных культур электронных отходов до феноменов гиперверия на фондовом рынке и наводящих на размышления первых достижений в области медицины с открытым исходным кодом. При этом манифест указывает на некоторые пути, следуя по которым технологические изменения могут привести к прорыву в радикально иное. При этом в проекте Laboria Cuboniks фигурирует и постоянно возвращающаяся сила «природы» – не как натурализующей или эссенциализирующей основы для гендера и экополитики, но как всегда уже технологизированного пространства полемики, формирующего жизненный опыт на фундаментальном уровне. Это отражено в завершающем призыве манифеста: «Если природа несправедлива, изменим природу!» (Laboria Cuboniks, 2015).

Субъект ксенофеминизма, таким образом, не будет ни женщиной, ни человеком (если понимать эти термины как указания на дискретные сущности, вырванные из более широкого полотна техноматериального существования). Вместо этого проект ксенофеминизма, в силу того что он продвигает «недуалистичное представление о взаимоотношениях культуры и природы» (Braidotti, 2013: 3; Брайдотти, 2021: 12), призывает читателя рассматривать его и как призыв, обращенный к постчеловеку, и как требование в его пользу. Однако, несмотря на это, манифест в значительной мере опирается на некоторые ключевые постулаты предшествующего гуманистического мышления – не в последнюю очередь на идею об опоре на разум (reason), рациональность и универсальность. Эта связь дает о себе знать во многих местах текста – начиная с настойчивых утверждений о том, что разум двигает феминистскую эмансипацию, до явного высказывания о том, что «ксенофеминизм – это рационализм» (Laboria Cuboniks, 2015). Учитывая постгуманистическую траекторию подхода Laboria Cuboniks к гендерной политике, читатели могут усомниться в таких, казалось бы, старомодных формулировках коллектива. Зачем идти против влиятельных течений феминистского и постгуманистического мышления, которые столь эффективно проблематизировали наследие гуманизма? Один из самых противоречивых элементов проекта – использование идеи универсального, и он очень важен для понимания большинства характеристик ксенофеминистской точки зрения.

Предшествующие попытки сформулировать универсальность, как проницательно напоминает нам Рози Брайдотти, не состоялись из-за сознательного отхода от репрезентативности в собственном смысле слова; универсальный субъект «на деле имплицитно считается белым мужчиной, обитающим в городе, который говорит на стандартном языке, представляет собой гетеросексуальную репродуктивную единицу и является гражданином признанного государства» (Braidotti, 2013: 65; Брайдотти, 2021: 126–127). Настороженная реакция, которую манифест спровоцировал в некоторых кругах, отражает вполне понятное критическое беспокойство, учитывая проблематичную историю самого концепта. Критики утверждают, что подчеркивать родовое – значит идти против устоявшейся интерсекциональной практики, а заниматься универсальным – значит игнорировать значимость различий