Она все косилась на труп с угрожающе раскрытой пастью, хотябы волхв отодвинулся, а то смотреть спокойно не может, ну вот такая она чуткаяи чувствительная, только мужчина может вот так, убив человека или зверя,задумчиво смотреть вдаль и выглядеть почти поэтично.

Лицо его оставалось задумчивым. Она ждала похвалы, так многознать даже не по-женски, она не только красивая, но и вот какая умная, однакоон проговорил в затруднении:

– Куда идут?

– Кто? – переспросила она.

– Племена, – объяснил он. – Ты сказала, ониидут… В поход? Или простое переселение?

Она уставилась в его неподвижное лицо, чувствуя гнев, досадуи жалость.

– Ты что, не понял?

– Нет.

– Так говорится, – выкрикнула она. – Никудаони не идут, а стоят… ну, не стоят, а проживают на той местности. Не наместности, а на земле, почве! Каждый на своей. Так говорится!

– А почему так говорится? – спросил он, потом,подумав, отмахнулся. – Ладно, все равно не поймешь, ты же красивая. Носерьезный колдун, с которым стоит считаться, ты права, может быть толькодальше, намного дальше этих жалких племен и народностей…

Все еще сердитая, она спросила невольно:

– Почему?

– Магическая вода, – напомнил он. – Где ейсобраться здесь? А вот в горах…

– Тот первый, – напомнила она, – жил вдолине, если ты ничего не напутал в рассказе.

Волхв отмахнулся.

– Привез в кувшинах. Потому так и берег.

– А Перевертень?

– Единственное ущелье на тысячи верст вокруг, –сказал он. – Каменное ложе, много пещер. Еще удивительно, что только водном месте скопилась такая вода. Нет, нам придется совершить далекоепутешествие…

Ей было безумно приятно услышать это сладостное «нам», ноженская привычка противоречить мужчине тут же заставила сказать язвительно:

– Нам? Никуда я не поеду!

Он в свою очередь повел себя как настоящий мужчина, лишенныйвсяких чувств и понятия об истинной подоплеке женских слов: пожал плечами.

– Ну ладно, – сказал он с легким, совсем легким,как летящая по ветру паутинка, сожалением, – как хочешь.

Она сказала с тревогой:

– Ты что задумал?

Он зевнул, посмотрел на небо:

– Эх, поспать бы… но кто спит в такое утро? Да и времятерять – потом век не расплатишься. Ладно, отдыхай, я пошел. Было приятнопопутешествовать вместе.

Она остановившимися глазами смотрела, как он поднялся ипошел к коням, прямой и статный, с налитыми силой плечами и толстыми руками.

– Ты с ума сошел?.. – завопила она. – Я же пошутила!

У него не хватило соображения остановиться и подождать, аеще умный, а когда она поравнялась с ним, запыхавшаяся и злая, проронил мирно:

– Я же не понимаю шуток.

– Знаю, – отрезала она. – Но мог бы хотьпритвориться!

Он пробормотал в недоумении:

– Зачем?

– Чтоб сделать приятное женщине, – почти крикнулаона. – Люди всю жизнь притворяются, будто не знаешь! Если бы непритворялись, все бы друг друга поубивали! Но жить надо вместе, вот ипритворяются… А ты?

Он не ответил, нагнулся и рассматривал зверя, что уполз сперебитым хребтом дальше всех и околел почти возле коней. Те сейчас храпели,нервно перебирали ногами и смотрели на людей с надеждой.

Плотный хитин покрыт множеством царапин, некоторые иглубокие, и уже почти заросли, оставив сверху длинную цепь бугорков, словноплохая хозяйка небрежно сшила два куска мешковины, так что зверь немолод,опытен, бывал в серьезных переделках. Если умеет, как жук, прорываться сквозьземлю, то блестящий панцирь станет всего лишь матовым, шероховатым. В самомкрайнем случае, если прорывается и через острые камни, слегка поцарапает, ноэти зарубины говорят, что бывал в драках посерьезнее.

Барвинок со страхом понимала, что хотя плечи совсем узкие,но это для движения под землей, пробивая норы, а так зверь чудовищно силен,такое чувствовалось в каждом движении, а сейчас он и мертвый выглядит пугающе.

– Прости, – сказала она с раскаянием, – это явиновата!

Волхв отмахнулся.

– Пустяки. Нормально.

– Я сглупила, – сказала она.

Он поморщился.

– Стоит ли говорить очевидное? Я же говорю, всенормально.

Она спросила настороженно:

– Что нормально? Что сглупила?

– Ну да, – ответил он мирно. – А как жеиначе?

– Нормально, что сглупила?

– Я же сказал.

Она зыркнула исподлобья.

– Почему?

Он сдвинул плечами.

– Ну… ты же красивая. Вот у тебя глаза… ага… и губы. Ивообще… есть на что посмотреть.

Она невольно подала плечи вперед, стараясь спрятать грудьили хотя бы сделать это место незаметным. Подружки, у которых грудь рослабыстрее, а у некоторых сразу наметилась не грудь, а вымя, мечта мужчин,дразнили ее с детства, а тут еще этот…

– Дурак ты, – сказала она сердито. – Ничегоне понимаешь.

Он пробормотал:

– Может быть, я тоже не понимаю, а только чувствую?..Задним умом?… Не-е-ет, все-таки предпочитаю понимать. И стремлюсь не к тому,чтобы меня всякий понимал, а к тому, чтобы нельзя было не понять.

– Ах-ах, – сказала она саркастически. – Этоты такой необыкновенный?

– Да, конечно, – ответил он, но не гордо, а совздохом. – Но не огорчаюсь, если люди меня не понимают. Горюю, если непонимаю людей я.

Она наморщила лоб, стараясь понять, где же он ее уел, неможет быть, чтобы не постарался куснуть или ущипнуть, она бы на его местеобязательно, явно где-то острая шпилька…

– Зануда ты необыкновенный, – согласилась она. –Кто будет спорить, сама тому плюну в рожу.

– Нехорошо, – обронил он.

– Что?

– Плевать в рожу, – сказал он с укором. – Этоже лицо! Некрасиво. А еще женщина.

Она пробормотала раздраженно:

– Да не собираюсь я плевать! Что я, совсем?.. Такговорится.

Он скорбно вздохнул.

– Плохо говорится. Надо, надо язык менять.

Она раскрыла рот для нового ехидства, да кем он себявозомнил, но волхв замер на полушаге с поднятой в воздухе ногой, прислушался и,пригнувшись, шагнул в сторону.

Там идет невысокая гряда, похожая на окаменевший гребеньогромной рассерженной ящерицы, волхв присел за ней и осторожно выглянул.