Она вздохнула.

– А насчет того, что дуракам везет?

Он довольно усмехнулся.

– Это еще лучше.

– Почему?

– Значит, счастливый я, – объяснил онснисходительно. – Человеку, как ты твердишь, надо счастья хоть малость.Как компенсацию за те несчастья, что посылает.

Она мгновенно ощетинилась.

– А я и не просила меня спасать!

Он поднял голову, некоторое время смотрел с недоумением.

– А ты при чем?

Она сказала язвительно:

– А на что ты намекал?

– Ни на что, – ответил он равнодушно. –Просто сказал о сути. А тебе бы неплохо поверить, что не всегда все думаюттолько о тебе.

Она ощутила, что он прав, говорил почему-то вовсе не о ней,дурак какой-то, стало еще обиднее, захотелось зареветь, размазывая слезы пощекам, чтобы ему стало стыдно, но вдруг не станет, а начнет злорадствовать,мужчины непредсказуемы, лучше мило улыбнуться и щебетать, щебетать, щебетать,это им никогда не надоедает, потому что не слушают.

– Хорошо в лесу, – сказала она и улыбнулась.

– Неплохо, – согласился он. – Только быкостер не жечь, на земле не спать… а еще чтоб муравьи не щекотали.

Она возразила бодро:

– Ты хочешь много, неженка! Уже поел?

– Тебя ждал.

– Смотрите, какой деликатный… К дождю, наверное.

Он поднялся и повертел посох, а она торопливо раскладывалаостатки вчерашней еды. Странное ощущение, что, когда убирала, вроде бы поменьшебыло. Почему так кажется, подумать не успела, волхв машет своим орудием быстро,очень быстро, не старается делать красиво, как обычно выпендриваются мужчины,но все равно получается жутко зрелищно, страшновато, жестоко даже, нет танца соружием, чем обычно грешат мужчины, влюбленные в свои мечи, топоры, копья ипрочее колюще-режущее.

Прямо из вихря движений, после которого вроде бы долженвысунуть язык от изнеможения, он разом застыл, посмотрел на посох и сказалбуднично:

– Неплохо. Разницы нет.

– Так не бывает, – возразила она. – Ничего небывает одинаковым!

– Как не бывает? – спросил он мирно. –Бывает.

Ей почудилась недоговоренность, тут же решила, что имеет ввиду ту расхожую глупость, что все женщины одинаковы, но и не скажешь, тут жевывернется, он такого не говорил, хитромордый, все рыжие – хитрые, а он таквообще жук, каких поискать…

– Долго жрешь, – сказал он. – Желудокбольной?

– У меня ничего не болит, – подчеркнулаона, – а вот у тебя, если будешь такое брякать, кое-что заболит.

– Что?

– А по чему попаду!

Он усмехнулся.

– Ладно, пора. Хотя что-то у меня гадкое предчувствие…

Она сказала быстро:

– А на что ты надеялся? Он знает, придешь. И принимаетмеры. Выдвинутые вперед засады – цветочки.

– Я бы обошелся без ягодок, – проворчал он. –Ладно, что будет, то будет. Не сворачивать же…

Она посмотрела искоса. Большинство мужчин, даже изображающихперед женщинами героев, наверняка свернули бы, а то и отступили, отказались оттакой опасной затеи. А этот слишком по-мужски туп, чтобы сворачивать, вмужчинах слишком много все-таки от быков, даже если они совсем не воины.

– Если он ждет, – проговорила она совсем вроде быне дрожащим голосом, – а еще сильнее тебя, как ты говоришь… то на что тынадеешься?

– Не знаю, – проворчал он. – Но егоостановить надо. Иначе цивилизация обречена.

– Ах-ах, – сказала она едко, пусть лучше слышитиронию, чем страх. – Какие благородные слова!

Он сдвинул плечами.

– Что делать. В мире, когда все только о своемкошельке, кто-то должен и обо всех?

– Это обязательно ты?

Он снова пожал плечами, и хотя этот жест вовсе не связан стем, какая она хорошенькая, ей нравилось смотреть, как медленно оживают ичуть-чуть сдвигаются эти живые скалы, слегка вздымая при этом и пласты грудных мышц.

– Если бы этим занимались другие, – пробормоталон, – я бы с удовольствием сидел и смотрел на них. А еще и говорил бы, чтоне так, не то, можно изящнее…

Она подумала, покачала головой.

– Нет, это был бы уже не ты. Даже мне видно, что такиетак не могут. Но ты уверен, что колдун не прихлопнет нас, как только увидит?

Она посмотрел на нее внимательно:

– А ты права. Надо, чтоб не увидел.

Она на всякий случай мило и победно улыбнулась, она такая,замечательная, и вообще права всегда, а сама поспешно думала в полнейшемсмятении, где же это она сказала такое, что убедило этого твердоголового в еевеликой мудрости.

Лес стал реже, дорога пошла вниз, стволы расступились, и воткрывшейся долине распахнулся огромный город, разрезанный надвое рекой.

С первого взгляда это все можно принять за огромныйразросшийся сад, где поселились люди и выстроили дома с высокими острымикровлями, только на другом берегу выступает над зеленью деревьев громадакаменной башни да у самой воды, свободной от деревьев, угрюмо теснятся склады.Река судоходна для больших тяжелых барж и крупных кораблей.

Олег ехал молчаливый и погруженный в тяжелые думы, именнотяжелые, видно по нему, и вообще он тяжелый человек, как Барвинок решила ужедавно.

Еще у городских ворот оба ощутили аромат оливкового масла,что вскоре превратился в смрад: в ближних домах жарят дешевую рыбу, пахнеткровью, ветер со стороны скотобойни, стадо коров прямо на дороге насторожилосьи уперлось в землю копытами, не желая заходить в такой опасный город.

Зато масса овец, одинаковых, будто пирожки из однойформочки, втискивается с азартом, теснится, не оставляя зазора даже в палец.Барвинок хотела переждать, но волхв пустил коня прямо через это волнующеесяморе и, чудо, сумел пробиться так легко, словно ехал через высокую траву.

По ту сторону ворот сразу же лавки, тут лучшие места, всякийгость проходит мимо, колодец с воротом, дальше двухэтажный дом с понятным всемрисунком лавки и ложки.

Чувствовалось, что город по каким-то причинам переживаеттяжелые времена, и люди показались ей мрачными, угрюмыми, скупыми и оченьнедобрыми.

На перекрестке их встретила целая группа крепких мужчин срешительными голодными лицами. Впереди, выступив на шаг, держался невысокий, ноочень жилистый мужчина, с темными волосами и дочерна загорелым лицом.

Его глаза, черные и блестящие, как у большой птицы,уставились на незнакомцев с откровенной враждебностью.