— Ладно, если не сладишь с ним, заберу себе.

Шагнув в сторону работорговца, пытаясь перекрыть шум сборища, зычно прокричал, как припечатал:

— Такой горло перережет и не посмотрит, кто перед ним, женщина или ребёнок! Варвар!

Толпа вмиг стихла.

— Не видите, он смирный, — возразил опешивший продавец.

— Видим ошейник и связанные руки. А ты развяжи, — поддержали из толчеи желающие побузить. — Да штаны спусти. Может, он для чего другого сгодится?

— А ты купи, тогда узнаешь, — гоготала толпа, беснуясь.

— Да он больной, шатает его. Купишь и до места не довезёшь, — не унимался Гоблин.

— Не больной, а успокоенный. Немного. Не сомневайтесь. Меня здесь все знают, я плохой товар не вожу.

— Нет, — протянул Корбл, — хороший-то он хороший. Только такого купишь, а потом жалеть будешь. Непокорный. Вон, ручищи какие. Доберётся до горла и всё, отлетит душа к праотцам. Такой работать не будет. Выброшенные деньги. — Увлекая за собой Наташу, подался в редеющую толпу. — Отойдём чуток. Сейчас увидим, что будет.

Верно, озабоченный работорговец, видя, что желающих купить подозрительного раба поубавилось, немного скинул цену, принявшись пуще прежнего нахваливать свой товар. Но уже начатую «игру» подхватили другие, желая продолжения развлечения:

— Да, такой себе кишки выпустит, а работать не станет. Вот был похожий случай…

— Верно. И женщины их такие же. Сказывали, что…

— Пошли отсюда. Лучше темнокожих рабов нет. Выносливые, тихие, покорные…

Толпа снова забурлила, негодуя, что работорговец продаёт некачественный товар.

Торгаш, плюнув, отвернулся от несостоявшихся покупателей. Он хорошо знал, что это означает. Со злостью толкнув пленника снова на колени, обрушил плеть на его спину. Бесчувственное тело мужчины не отреагировало на хлёсткий удар.

* * *

— Корбл, он долго будет такой? — Пфальцграфиня вытирала пот с лица и шеи раба, который изредка открывал глаза, вздрагивал и порывался бежать. Тогда она склонялась к нему, придерживая его руки, шептала: — Тсс, успокойся, ты в безопасности.

— Да кто ж его знает, — вздыхал Гоблин.

— Он не умрёт?

— На всё воля Всевышнего.

Посматривал в угол повозки, где дремала женщина, выторгованная в довесок к приобретённому кухарю.

Вручив Руди верёвку с русичем, купленным не дороже, чем другие рабы, довольный Уц остановил Наташу у помоста с «товаром», кивнув на мужчину средних лет:

— Лэвари, вот посмотри на этого булочника. Ну, кривой на один глаз, не беда. Продадут за бесценок. — Отвернулся от хозяина товара, потерявшего надежду продать увечного. — Я вот что думаю. Бабы есть бабы. Как бы ты ни старалась, а языки у них — дурное мясо. Вечные свары, склоки. К тому же падки на золото. Ты ведь хочешь сохранить секреты блюд?

— Думаете, мужчина… — Присмотрелась к рабу. Внешность заурядная. Невысокий, темноволосый. Как выяснилось, славянин. Некогда травмированное и нависшее на один глаз веко, прятало здоровый глаз. Вот тебе и кривой. — Кроме выпечки хлеба и сдобы с другой готовкой справитесь? — С интересом глянула в карие глаза булочника, понимает ли её? Ответил утвердительным кивком.

Девушка улыбнулась. Молчун? А ведь Корбл прав. Сколько поваров-мужчин было на службе у герцогов и королей? Не счесть. Сколько женщин было сражено их темпераментом, чувством вкуса, сноровкой, умением удивлять качеством приготовляемой пищи, затмив их кулинарное искусство?

Единственное, чего она никак не ожидала, что вслед за уводимым мужчиной, из нескольких сидящих на настиле грязных рабынь, за ним рванётся одна из них. Удерживаемая верёвкой на шее, от рывка распласталась на досках. Её протяжный хриплый стон: «Казимир…», как предсмертный вскрик раненой птицы, поразил Наташу в самое сердце. По тому, как сгорбился невольник, сдавленно вздохнув, опустив голову, пряча глаза и спеша за ними, девушка поняла — пара. Не колеблясь, потянула Гоблина за руку, останавливая и глядя на раба, спросила:

— Казимир… Ваше имя? — Когда он кивнул, встрепенулась, расширив глаза. Немой? — Почему молчите?

— Моё, — почтительно склонившись, покосился на Корбла. Поклонился и ему, решив, что не будет лишним.

— Вы заинтересованы в том, чтобы эта женщина была рядом с вами? — Указала на рабыню, под угрожающее шипение хозяина отползающую на своё место. Мало ли… Может, он будет рад избавиться от неё.

Тот, не поднимая головы, коротко кивнул.

Наташа усомнилась. Не всегда молчание есть золото.

— Не слышу.

— Да, хозяйка. — Мужчина упал на колени перед опешившей пфальцграфиней. Целуя руку, горячо шептал: — Да, да… Вы не пожалеете. Лея очень послушная.

— Герр Уц, поторгуйтесь, пожалуйста, как вы умеете. Будет помощницей, — освободившись от растерявшегося булочника, улыбнувшись, качнула головой. — Ничто так не вдохновляет, как любовь и не окрыляет, как надежда на лучшее.

Управляющий с напускным гневом сдвинул брови:

— Но знай, — буркнул, грозя указательным пальцем, окидывая торговца оценивающим взором, — это в последний раз. Никогда, слышишь, я больше никогда не стану потакать твоим надуманным желаниям. Разоришься — мне не жалуйся, слушать не стану. — И уже отвернувшись, направляясь к торгашу: — Послушай, любезнейший…

Наташа ничего не ответила, лишь улыбнулась в его сгорбленную спину. Чувствовала себя безмерно счастливой.

* * *

Графство Бригахбург

— Устал… Жарко сегодня. — Бригахбург-старший, сняв поясной ремень с оружием и бросив его на ложе, скинул на пол пропыленный кафтан. Усевшись в кресло, потянул сапог с ноги. — Как ты сказал? Графиня фон Борх?

— Да, Хильдегард фон Борх. — Дитрих поглядывал на раскрасневшегося брата в ожидании вестей. — Из Аугуста.

Две недели его не было дома. Срочный вызов к монарху нарушил спокойное течение жизни в замке. Хоть и понятно было, по какому поводу его величество требует прибытия вассала ко двору, но последние события настолько вымотали графа, что в хорошее просто не верилось.

— Не знаю такую. Откуда она узнала об Эрне и ребёнке? — Второй сапог полетел к входной двери. Мягко шлёпнув по створке, упал рядом с первым.

— Я не спрашивал гонца. Было велено передать, что она единственная родственница из этой графской семьи. — Проследив за приземлением обуви, барон вскинул бровь: — Она намерена забрать Брунса на воспитание.

Осунувшийся Герард с залёгшими синяками под глазами и яркой проседью на висках, вызвал у брата нежное щемящее чувство жалости. Один Всевышний знает, сколько ему пришлось пережить за последние полгода. Если бы не участие Дитриха, его поддержка и порой наигранная весёлость, удалось бы вытащить его из навалившегося мрака уныния и хандры?