облаках, не живу иллюзиями. Я точно знаю, чего хочу, и меня не прижмет к стенке какой-то урод, потому что я не забреду в клуб за острыми ощущениями. Я терпеть не могу, когда ты меня контролируешь. Мне ведь уже не двенадцать лет, Артур, я уже давно выросла. Но ты… – Девушка недовольно передернула плечом: – Ты еще ребенок. Не понимаешь, что у слов есть последствия. Что нужно думать, прежде чем выпячивать грудь и колотить по ней кулаками. Ты только что оскорбил человека, который несколько месяцев работал со мной над важным проектом, и

сделал это не ради меня, а чтобы в очередной раз потешить свое самолюбие.

– Не говори чепухи.

– Успокойся уже, наконец.

– Хватит делать вид, что ты все знаешь.

– Но я знаю.

– Я пытаюсь тебе помочь, но ты отпираешься и выставляешь меня кретином. Ладно, я понял. – Артур приподнял руки. – Сама разбирайся со своей жизнью.

– И я разберусь.

– Удачи.

– Ты эгоистичный, самоуверенный балбес. Приведи в порядок свои мысли, иначе мы больше не будем разговаривать, уяснил?

– Вот это угроза. Мне уже бояться?

Алина обиженно поджала губы, чувствуя, как дрожит подбородок, и сгорбилась. Она столько всего хотела сказать, но в итоге не произнесла ни слова. Иногда людей переклинивает, и они начинают вести себя так, будто им все можно, будто они неприкосновенные.

Но неприкосновенных не существует.

Никогда прежде Алина так сильно не обижалась на брата. Она развернулась и ушла, а Артур, виновато хмурясь, смотрел ей вслед. Наверное, нужно было позвать ее и извиниться. Он ведь не хотел ссориться… Как так вышло? Арт взъерошил волосы и вновь уставился на удаляющуюся спину сестры. Он много о чем думал в тот момент, его одолевали сомнения и терзала вина. И все же… он чувствовал свою правоту. Алина могла обижаться сколько угодно, но на его месте она поступила бы так же.

Вот и весь ответ.

Алина вернулась домой, стянула ботинки и кинула их на коврик. Не глядя на свое отражение, прошла мимо зеркала, чувствуя, как горят щеки. Сняла шарф и швырнула его под ноги, туда же полетела куртка. Из кухни донесся мамин голос, и девушка что-то машинально ответила, даже не задумываясь над смыслом собственных слов. Она спустилась в подвал, ведя пальцами по холодной стене, зашла в мастерскую и включила свет. Закрыла за собой дверь на замок и обернулась, прищурившись от ярких ламп. Они освещали десятки мольбертов, на которых пылали красные фигуры. Всего одна фигура. Та самая. Недостающий фрагмент пазла, как ей сказал Костя. Крепкая и прочная фигура. Красный прямоугольник, составленный из двух толстых линий. Неужели это именно то новое чувство, к которому стремятся люди? Из-за него столько размолвок, столько ссор, столько жгучей боли и, главное, разочарований?

Алина невольно моргнула и вдруг вспомнила эту самую комнату, молодого человека в белой майке и толстую кисть. Вспомнила, как он водил кистью по холсту, рисуя будущее, наслаждаясь настоящим. Она вспомнила, как он обнимал ее и дышал ей в волосы. Как его руки крепко сжимались вокруг ее талии, когда он рассказывал о родителях, о том, как ему трудно одному. Алина зажмурилась, отвернулась, и вихрь воспоминаний унес ее дальше.

Вспомнились его огромные глаза. Ее тяжело вздымающаяся грудь.

Алина прижала пальцы к губам и вспомнила, как поцеловалась с парнем, который на целое мгновение, на целые миллиарды долей секунд, стал для нее воплощением всего. Ее мысли вернулись в тот самый миг, когда Константин Ромал шагнул к ней навстречу и заключил в объятия, которые обещали нечто такое, что невозможно обещать словами.

И сейчас, когда Алина открыла глаза и увидела десятки картин с фигурой, которой не существовало, она ощутила себя обманутой. Покинутой. Сломленной. Она потеряла контроль над своей жизнью, позволив постороннему человеку проникнуть к ней в душу и в ее мысли.

Алина схватила со стола банку с черной жидкой краской и поднеслась к мольберту. Один взмах – и красная фигура покрылась угольными пятнами. Еще один взмах – и больше не было сердца, креста, прямоугольника. Ничего не было, кроме черной пустоты. Так ведь проще, так спокойней. Алина наносила мазок за мазком, чувствуя, как воздух вокруг словно бы становился наэлектризованным и горячим. Девушка избавлялась от воспоминаний, которые так прочно засели в ее голове, но так просто испарились из головы другого человека.

Возможно, Артур был прав. Мы ошибаемся не потому, что мы глупые.

Мы ошибаемся потому, что хотим быть счастливыми.

Глава шестнадцатая

Близкие

– Не надо. Поднимать. Руку. На девушку, – Костя выплевывал слова, методично нанося удары в живот темноволосого высокого парня.

Тот вскрикивал, морщился и жался спиной к каменной стене. По его щекам струились кровавые потеки, подбородок судорожно дрожал. Парень жмурился и стонал:

– Хватит, я понял, я все понял!

– Девушка ведь не может ответить, – поучительным тоном проговорил Арт, гуляя за спиной Ромала туда и обратно, – так нечестно.

– Я вышел из себя.

– Нельзя выходить из себя.

– Но я… мне просто… так получилось, так, блин, получилось!

Костя вновь впечатал кулак парню под дых и холодно процедил:

– Так не должно получаться.

Парень захлебнулся воздухом, согнулся, будто вопросительный знак, а блондин с печальным вздохом подошел к вортако. Сегодня они разбирались уже с третьим уродом, и у каждого находились оправдания. Кто-то из себя вышел, у кого-то выбора не было, кого-то спровоцировали. Одни несчастные создания кругом.

– Я больше не буду, – разрыдался парень, оседая на асфальт, – я не буду, клянусь, не буду, не буду.

Он опускался все ниже, а Костя закатывал глаза все сильнее, и казалось, глазные яблоки у него вот-вот совершат полный оборот.

Любой, кто поднимает руку на женщину, – ущербный выродок. Самоутверждаться за счет других – это болезнь, психическое расстройство. Таких людей надо лечить и изолировать от общества. В их программе заложен инстинкт унижать того, кто слабее, а что может быть более опасным и гнусным?

– Думаю, он нас понял, – предположил Артур, покосившись на Ромала.

– Может, еще парочку раз?

– Нет, – с ужасом воскликнул парень, прикрыв руками избитое лицо, – пожалуйста, не надо, не бейте, я все понял, я понял!

– Ты же понимаешь, что папочке не получится пожаловаться?

– Я… я понимаю, да.

– Папочка не захочет, чтобы о его больном сынке разузнали журнальные пиявки. Но они узнают, если ты пойдешь языком трепать.

– Я не пойду.

– Отлично. – Селиверстов подскочил к парню, поднял его с земли и заглянул в мокрые от слез глаза. Парень пошатывался, как после крепкой выпивки, и все еще