– Слушай, мой ледяной горный родник, ты считаешь, что самое лучшее в постели – это разговаривать.

Так и есть, доверчиво выговорил новый поцелуй.

– А я чувствую стихии?

Зрачки серых глаз расширились и заблестели. Когда скрыта мимика губ, выражение глаз колеблется. Она тихо вывернулась и опустила голову на подушку. Я погладил ее по лбу, прикрыл пальцами веки. На ощупь ее лицо было таким же прекрасным, как и на взгляд. Длинные брови. Поющее закругление от уха к подбородку. И щека не то что шелковая, а как лист сирени на солнце, и теплый и прохладный.

– Помолчали. Моя рука закрывала ей глаза.

– А того, другого человека ты назовешь?

Губы чуть приоткрылись – наивно-удивленно спросить «кого?», но замерли. Она попыталась освободиться, но я не позволил. Пауза.

– Зачем, милый?

– Чтобы я тоже знал. Кого ты любила раньше… до меня? Кто он? Где он?

Она не отвечала, только по губам и щеке пробежало нервное движение. И вдруг каким-то наитием, как будто расслышав, я понял, кто это.

– Сам скажу. Но если правда, ты подтвердишь. Это Стефан Борк. Это капитан.

Молчание.

– Да.

Еще молчание. Я чуть-чуть поцеловал ее напряженно, тревожно сжатые губы, убрал руку с глаз – не плачет ли?

– Гораздо лучше, чтобы я знал. – Но фраза «у нас не должно быть друг от друга секретов» как-то не выговорилась. – Ты бы и сама мне рассказала. Когда больше стала бы доверять. – Тихо погладил ее по щеке. – Никто не знал?

Откинулась на подушку, закрыла глаза.

– Дома знали. Не осуждали. Жалели. Но стояли на том, что нельзя. Что нужно разойтись. Старый Медведь говорил с ним.

– Там, в конвое, вы были рядом, и он… у вас было объяснение. Он просил тебя уехать с ним?.. Нет, подожди… не уехать. Остаться. Вместе и открыто. Потому что… кончилось то, что вас разделяло. Дети выросли, а это нападение скорее всего последнее. Так и было?

– Дети не выросли… Его сыну семнадцать, а дочери… Но почти так.

– Но ведь именно этого ты хотела столько лет. А сколько?

Пауза.

– Нет, не этого. Надо было бы сказать, что хотела встретить тебя, но ведь ты меня не любишь.

– Так, и что ты предлагаешь?

Мой наточенный язык, привыкший мгновенно обрывать любые упреки и неприятные констатации, полоснул сам собой. Что может «предложить» женщина, которой в самой обидной форме подтвердили, что она не любима?

Марта замерла, а я бросился в погоню за вылетевшим словом.

– Забудь, это не я сказал. Это старые привычки. Проклятый язык. Видишь, я не очень-то бережно отношусь к людям… Но ты тоже наговорила лишнего. Почему ты думаешь, что я тебя не люблю? Это он тебя убеждает?

– Не задевай его, милый, зачем? Да и не угадал на этот раз. Никому это и в голову не приходит. Только я знаю.

– Почему ты так думаешь? Скажи правду.

Она тихо повела головой.

– Это опять язык? Я обычно говорю правду или уж молчу.

– Да, извини. Но ты не ответила.

– Сейчас отвечу. Подожди минутку. Соберусь с силами… Потому что любовь – это мучение.

Она приподнялась, глядя мне в глаза. Я поскорей уткнул ее лицом себе в грудь. Хотела взглянуть, я не позволял. Затихла, словно растворяясь в теплой воде.

– Всякая любовь – мучение? – переспросил я.

– Всякая, – шевельнулись губы под моими гладящими пальцами.

– Не любить лучше?

– Не знаю, не пробовала… – по голосу слышно, что улыбнулась.

– А он из-за тебя мучился?

– Он и сейчас… не надо о нем, милый.

– А ты тоже из-за него… и сейчас?

Промолчала. Мне стало до странности, не к разговору хорошо. Почему – непонятно. Она почувствовала, прижалась щекой к щеке, но вдруг выскользнула из объятий и вскочила так стремительно, что успела закутаться в халат, прежде чем я повернулся.

– Пора, милый. Вот-вот Санди приедет. Хочешь в душ? Правда, вода холодная совсем. А я пока завтрак приготовлю. Сегодня к тебе много народу придет, вот увидишь. И знаешь что? Сходи к Андресу в больницу. Нехорошо, что ты его не навещаешь.

– Нехорошо, но вряд ли он меня ждет. Да и ранения у него оказались вовсе не тяжелые…

– Что ты, что ты, что ты, нельзя так говорить!

– Да, радость, не буду. Это я не подумал. Зайду сегодня же.

Она остановилась у двери, но я медленно связал ее тонкой ниткой взгляда и потянул назад, к себе.

(рассказ-воспоминание)

Они не рассказывают об этом никому.

Первую встречу запомнил он, капитан. Такую красавицу нельзя не заметить, и он заметил. И сказал об этом. Не ей, конечно, – Старому Медведю. И не о ней – обо всех его дочерях.Потом в истории неопределенный перерыв. А потом она заметила за собой, что смотрит на него и расспрашивает о нем. Пора было вспомнить принципы. Делай что хочешь. Чего не хочешь, не делай. Понимай свои желания… Вестовой колокол на каланче не предупреждает о возможной опасности – он звонит, когда несчастье уже подступило. Так и принципы били в набат, когда все уже произошло. Самое добросовестное испытание желаний подтверждало, что случилась несчастье. По неопытности она решила лечиться ядовитыми средствами, которые только обостряют болезнь: не видеть, избегать, забыть. Не видя его, избегая встреч, она заметила, что внутренне все время говорит с ним.

Когда терпеть уже не получалось, она призналась отцу и сестрам. И общее решение было безнадежным: это беда. Чувство к такому человеку, ответственному за весь город, нужно как-то переплавить в почтение, уважение… Нужно, конечно. Только знать бы, как это сделать?.. Старый Медведь очень убедительно объяснял, что иначе будет плохо и ей, и ему. Но неосторожно обмолвился – «вам обоим». И у нее в груди застучало: нам обоим…

В начале этой истории труднее понять, что происходило с ним. Был первый мужской взгляд, отведенный порядочностью. Да и слишком много на него наваливалось других забот. Он уже оглянулся на оставшийся позади рубеж – сорок лет. Можно было трезво сказать, что жизнь прошла впустую. Ничего не сбылось. Хотя что должно было сбыться? Что он за Сципион Африканский? Капитан крошечного городишки на границе…

Любимые люди властны над нашей душой больше и сильнее, чем мы сами. Эта власть смягчается только взаимным правом на любимого. В начале истории ее душой владел человек, которого она даже видеть не имела права. Но жизнь насмешлива, а ее шутки невозможно понять.

Она лежала на диване с котом на груди и смотрела на часы. Есть действенный метод продержаться довольно долго: разделить время на части. Чем тяжелее приходится, тем меньше отрезки. От этого истязания она неожиданно заснула и, конечно, увидела его во сне. Они стояли рядом и о чем-то дружно беседовали. Не слышно было, о чем. Но во сне они были вместе не только в этом разговоре, но и во всем, что было вокруг – и открывалось впереди.