– Что с тобой? – осторожно спросила она.

– Мотив крутится, и рифмы прыгают. – Он обнял ее и речитативом проговорил, наигрывая одной рукой: – Ни волкам, ни гробам, ни врагам сероглазую весну не отдам.

Серые глаза просияли. Она тоже обняла его и спела: – В занавесках синеет рассвет, я ждала тебя тысячи лет.

– Вот как, тысячи? Срифмуй-ка мне половину третьего.

– … ... Только не на эту мелодию, ладно? Она о расставанье. Давай на «Майскую». Знаешь ее? Я с тобой, навек твоя?..

Сквозь быстрые аккорды зазвенел колокольчик. Пришлилюди по объявлению, наниматели квартиры, тихие супруги с подростком-сыном.

Марта представила капитана: мой коллега и советчик. Разбегаясь вниманием на обстановку квартиры и жуткие шрамы «коллеги и советчика», наниматели этого не услышали. Они спросили: почему мы заключаем договор не с вами, а с вашей дочерью? Его это не ранило, он только улыбнулся: потому что она хозяйка.Поторговались и договорились. Решено было завтра же записаться к нотариусу и как можно скорее оформить контракт. Но до завтра были тысячи лет, а послезавтра никогда не наступит.

Чтобы понять свое состояние как счастье, человеку нужна – пусть тайная, неясная, в колодце души – уверенность, что впереди бесконечность, что это только начало. Счастья не бывает «в последний раз». Капитан никак не мог вспомнить, зачем ему так уж обязательно уезжать послезавтра. Для этого были серьезные, неотменимые основания, но какие? Память словно огл

В зеркальной воде канала отразились золотые крылья грифонов, охраняющих мостик. Сверкнул виртуозностью юный скрипач. Это был новый идол публики – Изумрудный Ангел, знаменитый, впрочем, не столько дьявольскими трелями, сколько искрящимися глазами и вдохновенными кудрями. Прославленных глаз они не увидели, потому что им достались стоячие места на балконе позади сцены. Восторг зала кипел взмахами белых платочков и летящими цветами.

Сравнивая Ангела и Льва, она с наивным провинциальным патриотизмом решила, что Лев лучше.

– Ты говорила, что львица мяукает и чирикает.

– Да, да! И рассмешит, и плакать заставит.

Огонек свечи сквозь зеленое волнистое стекло создавал впечатление подводного царства. Ужинали в ресторане на крыше гостиницы. Столики на двоих прятались в беседках, заплетенных плющом. К низкой стеклянной вазочке с белыми петуниями была прислонена карточка: Изумрудный Ангел в белоснежном фраке прижимал скрипку к сердцу и устремлял изумрудный взор в безоблачную морскую даль. На втором плане белела новая гостиница модного курорта.

Обстановка царапнула его напором нарядной банальности. Он сказал об этом. Она откликнулась так, словно была гораздо старше себя самой: «Все это пошлость, пока все это есть. А когда не станет, то из пошлости превратится во что-то совсем другое…»

Зелено-голубая, полная, пронзительная луна встала над морем, проводила их домой и внимательно смотрела в спальню, споря со светом лампы. Откуда-то долетел нежный, дрогнувший звон: пробили часы.

Все эти годы он был каменным истуканом, изваянием долга и должности. Теперь живая радость текла по нервам, как будто выветренный сухой гранит вздохнул и обернулся человеком.

Она вошла и погасила лампу. Стало еще светлее. Она сама развязала пояс, уронила кимоно с плеч и качнулась ему в руки. Тихо, покорно, отдающимся, беззащитным движением. Страсть – тоже иной мир. Заколдованный лес, где цветет папоротник. Алыми огоньками на шее. Он был оборотнем заколдованного леса. Он впился губами ей в грудь, чтобы расцвели новые огоньки. «Я тебя люблю», – сказал он, но слова ничего не выражали. «Где ты была раньше?» Но эти слова тоже не значили ничего.

На краю света, на границе оставалась другая жизнь, где они были другими и куда нужно будет вернуться. Зачем они выбрали полную тайну – опасную и ненадежную? Что их разделяло? Она считала себя виноватой перед ним: тем, что нарушила покой человека, отвечающего за других. Но ведь он так не считал. А если хотел оставаться в глазах земляков все тем же изваянием долга, то выбирал ложь, потому что уже не был им.

«Кто ты такая? Откуда ты взялась? Кто я такой?» А пальцы мяли и рвали ее. «Что мне с тобой делать? Ну что, говори!» Он руками и словами искал – и находил – соответствие своей острой, пронизывающей радости. Она в страхе искала и не находила ответа, потому что не понимала его. Ей казалось, что она пробудила какие-то страшные силы, с которыми не может справиться. Ей хотелось просить у него прощения.

Он шагнул назад и повлек ее за собой так, что ей пришлось опуститься на пол. Поддерживая под затылок, запрокинул ей голову. И прикоснулся к ее губам самым чувствительным для себя прикосновением. Она не отстранялась, но закрыла глаза и замерла. Он подушечками пальцев погладил ей веки, ожидая. Не дождавшись, шепнул: «Не бойся. Потерпи немножко. Я тебе помогу». Губы испуганно разомкнулись. Новая близость не давала дышать и отзывалась в груди тошнотой. Он крепко обхватил ее голову, направляя движения. В последний миг она совсем задохнулась, и это вино попало в дыхательное горло. Он уложил ее на постель, стучал по спине, как поперхнувшегося ребенка, подал другого вина, виноградного, и она подумала: «Не захмелеть ли?» Чтобы хмель унес самые трудные подробности. Но тут же прогнала эту мысль как предательскую. Жизнеруководительные принципы велели понимать свои желания, а больше всего она хотела взаимности с ним. И если вмешалась в его жизнь, не имея на то никакого права, то следовало терпеть. «Я напугал тебя, маленькая моя», – сказал он. «Хотя обещал поберечь!» – она чуть не произнесла вслух эти слова, сразу мелькнувшие в уме. Но оказалось, что ей больно говорить. Шепнула: «Напугал. Немножко». Он приподнял ее голову вместе с подушкой, поднес к губам стакан с вином. Тоже зашептал: «Обещал поберечь, а накинулся, как волк-оборотень. Но если скажу, что раскаиваюсь, то неправда». Он сидел на полу у изголовья. Луна сияла в окне. Чуть слышно трижды пробили часы. «Это на почтамте…» – прошептала она. «Расскажи, как ты меня любишь, – прошептал он. – Моя девочка, мой храбрый ополченец». И вся ночь шептала, и звенела, и дышала…

Второй день. Истерика встречи прошла, как проходит гроза. Под ясным временем-небом появился рыцарственный друг, мудрый муж, добрый товарищ и нежный любовник. Взаимность раскрывалась. Третий, последний день встретили дружно и весело. С утра были у нотариуса, подписали договор с нанимателями. Заехали на книжный склад заказать и отправить новые книги – к себе, на границу, в городскую библиотеку. Возвращаясь, услышали, как пробили часы на почтамте. «Уже час? – удивился он. – Или половина первого?» Но была половина третьего. Рыцарь, герой, друг разом исчезли. Подступающая разлука – на три, на четыре недели – не казалась ей мучением. Да, очень грустно, но печаль светлая и обещающая. Был чудесный, нелегкий праздник. Они начали узнавать друг друга. И вся жизнь впереди! Выговорить это трудно, а спеть в рифму, на два голоса, подыгрывая в четыре руки, – и просто, и весело, и самая настоящая правда. Свою детскую иллюзию она поняла в тот момент, когда иллюзия рассыпалась. Его злое отчаяние говорило о том, что это не начало, а конец, что настает долгая расплата за краткую краденую, страшную близость. За новую жизнь.