– Лев, ну хватит, довольно! Ты меры не знаешь.

– И знать не хочу! – гордо сообщил он, но смилостивился. Как будто снял маску гнева. – Ладно уж. Пусть скажет, чего хочет. Сыграю.

Не приготовившись к такому повороту, я что-то начал про птичьи голоса…

– И ты как малый ребенок. Понравилась забава. Все взрослые – дети. А я старик. И скоро умру. И вспомнят только, что львица чирикала воробышком.

Махнул рукой, развернулся, взглянул на нас краем глаза и зашагал прочь. Исчез в пляшущей толпе. Марта побежала за ним, как виноватая девочка за обиженным мальчиком. Все старики тоже дети.

Но скоро львица опять запела. Вторая скрипка подхватила, а Лев указал смычком куда-то направо и налево. В круг вышли двое – наша Тэкла и здешний черноусый молодец, которого я не раз уже видел. Кто такой?

– Это Зора, брат Ларса, – с готовностью объяснил тезка. – До чего непохожи, правда? И не скажешь, что двоюродные. Оба знаменитые ополченцы.

Танцоры остановились в центре, притопнули, покружились. Странно, немолодая и нескладная Тэкла двигалась уверенно и размашисто, ничуть не хуже молодца. За столами начали подхлопывать. Это что, теперь Лев сам назначает кому с кем? Марта шепнула: «Нет. Игра такая. Поцелуйная. Если выберут, отказываться нельзя. Не принято. Сейчас увидишь, что будет».

Скрипки выводили все тот же короткий мотив, медленный и отчетливый. Танцоры пошли по кругу. Тэкла остановилась совсем рядом с нами, возле молодого доктора. Он растерянно встал, неловко полез через скамейку, чуть не уронил очки и первый засмеялся. Она обняла его и поцеловала. Кажется, он спрашивал, что теперь надо делать. Они взялись за руки и пошли по кругу вместе. Доктор выбрал нашу Герти, она – меня.

Цепочки прирастали. Скрипки слегка подняли темп. Во главе нашей змейки встал Феликс, во главе другой – Делли. Пошли быстрее, еще быстрее, побежали. В тень под деревья, вновь на поляну. И правда – по всему телу раздолье. И вдруг полетел. Совершенно отчетливое ощущение полета. Как во сне. Плавное, упругое приземление. И кружение до головокружения!..

И дождь…

Музыка остановилась. Вымокшие плясуны огляделись, вздохнули в изнеможении, но со всех сторон полетели крики: «Не останавливайся! Еще! Еще!» Скрипка и гитара перекликнулись, и началось что-то медленное, ритмичное, горячее.

Нет, это не музыка была горячая. Это под тонким, намокшим, прохладным шелком ее грудь была горячая.

Она сразу вырвалась. Руки сами метнулись схватить. Но она ловко увернулась, дробно отступила подальше и вдруг повторила ту фигуру, которая так увлекательно получилась у Делли: высоко подхватив юбку, заиграла коленями. Вновь увернулась, но сразу сама поймала меня и утащила назад к столу, под присмотр Старого Медведя.

Львица требовательно вмешалась. Взвихрила песню, закружила и оборвала. Всех разогнала по местам. Капли дождя застучали в стекло. Раздались тихие, усталые голоса. За столами все замерли, встала тишина.

Один голос жаловался, другой утешал. Что делать, что теперь делать? Или, может, – что будет, что теперь будет? Терпи, потерпи. Мне страшно! Не могу больше! Вздохи, прорвавшийся плач перетекли в медленную песню. В самих звуках слышалось странное подвыванье. Они наполнились пульсирующим током мелких длительностей и словно иголочками покалывали голову. Я понял, что это такое. Это обещанное «плакать заставит». Заставлять не пришлось. Слушатели заплакали с полной готовностью, а Лев шел по кругу, высматривая, всех ли достало до живого. Народ заливался в три ручья. Горькое лекарство почему-то не действовало только на Марту и Юджину, они слушали спокойно. На меня действовало, черт возьми. Марта тихо повернулась и спрятала лицо у меня на груди. Пыталась обмануть. Чтоб я проливал слезы на свободе. Юджина прикрыла глаза рукой. Тоже позаботилась! Но я не собирался поддаваться.

Лев подошел, зорко посмотрел. Львица задохнулась и вскрикнула. Сердце застучало. Скрипач подергал меня за нервы, перепилил их и двинулся дозором дальше. Подвыванье сменилось бьющим, колющим звуком, колыбельная – однообразным изматывающим причитаньем. Словно плачущий человек безнадежно раскачивался на месте. Или маятником шагал от стены к стене. Нина совсем зарыдала. Многие стали покачиваться. Кажется, и я тоже. Этого еще не хватало! Кудесник стоял в центре поляны и упивался властью. Вдруг что-то произошло. Смычок коротко укусил струну. Синкопа перебила мерные шаги. Синкопы запрыгали, словно все шествие заспотыкалось. Или – ударило каблуками? Ух ты, эх ты! Грянула бешеная плясовая. Слушатели подняли головы, зашевелились. Круженье вытянулось в серебряную нитку и взлетело в зенит. Лев очнулся. Вскинул руки со скрипкой и смычком. Секунды тишины – и раскатился рев. Сам я, кажется, орал громче всех.

Ларс и Лара ехали с нами и пылко, но непонятно объясняли, зачем и куда спешат. Впрочем, все называли какие-то срочные дела. Наверное, тоже ритуал. Хотя на самом деле хотелось промчаться под луной. Ночь теплилась тихая и сладкая. Да, сильный и пряно-сладкий запах сочился в воздухе. Что это цветет? Из-за угла веранды выглядывали какие-то невероятные лепестки размером с детскую ладонь, то ли белые, то ли голубые в обманывающем свете зеленого фонарика. Нас провожали. Покрикивала и заводила песни веселая гармоника Ксана-тезки. Скрипка Гая негромко поддерживала. Стоял оживленный гул разговора обо всем сразу. В руках у Марты и Лары возникли полупрозрачные облачка – тонкие косынки. Толпа провожающих любовалась. Повязанная кисея закрыла все лицо, только глаза сияли, светлые у обеих. Зачем это? Словно чадра… Мне с удовольствием объяснили, что красоту надо беречь: дорога…

Медленно, торжественно тронулись. Вслед, разумеется, запели, что верный конь летит стрелой. Шагом выехали на шоссе. Там ночь еще не настала. Где же луна?

– А, луну ждешь? Будет тебе луна, только попозже. И чего ты на север голову выворачиваешь? Луна вон там взойдет…

Небольшая ладная лошадка Марты пританцовывала, играя передней левой ногой, и сдавала вбок. Огоньки и песня остались за поворотом. Прибавили шагу. Быстрее, еще быстрее. Помчались крупной рысью, сорвались в галоп. Потекли минуты бешеной скачки, когда начинает чувствоваться тот особый задор, который роднит между собой лошадь, всадника и дорогу. Как будто огромные качели взлетали и взлетали прямо в небо, а земля уносилась назад. Махом одолели плавный подъем. Пора было дать лошадям передышку. Как только я это почувствовал, пошли тише, тише. Спустились на мост, который под копытами зазвучал ксилофоном. «Споем?!» – крикнул кто-то впереди. Опять полетел стрелой верный конь, пока мы медленно шли вперед в качании отдыха… Но для чего? Где пристань? Цель? Спроси грозу, спроси метель, спроси у быстрого огня… Косынка мешала Марте петь, она проговаривала песню негромким речитативом.

Ощущения блаженно путались. Было темно и светло, тихо и шумно, так безветренно, что не шелохнет, но ветер скорости бил в лицо. Я смотрел, как огоньки тонут в темноте. О чем-то совещались. «Срежем петлю. Вброд!» Жажда скорей доехать схватила за горло. Простая жажда тоже. И сразу оказалось, что по кругу передают фляжку. Глоток легкого вина, золотистого даже на вкус.