Она даже приучила мальчишку-почтальона бросать «Уолл-стритджорнал» на террасу второго этажа.

Мона, нужно во что бы то ни стало найти Мону.

Только ради нее Эвелин шла на Честнат-стрит. А идти еще былоочень далеко.

Пора переходить на другую сторону Вашингтон-авеню. Нужнобыло это сделать еще у того светофора, который она недавно прошла, но тогда быона, скорее всего, не увидела Джулиена. Нет, все шло своим чередом. Утро былопо-прежнему тихим, пустынным и довольно спокойным. Дубовая аллея представляласобой нечто вроде уличной святыни. Ее сень действовала так же благотворно, какстены церковного храма. Вдали одиноко возвышалась старая пожарная башня, но онабыла Эвелин не по пути. Ей нужно было пройти по Честнат-стрит до того места,где начинается скользкий тротуар из камня и булыжника. Но это, возможно, длянее было даже к лучшему, потому что она, чтобы не упасть, собиралась спуститьсяна проезжую часть и идти мимо припаркованных машин, не опасаясь угодить подкакой-нибудь шальной автомобиль, потому что на таких улицах движение всегдабыло медленным.

Вокруг было тихо и зелено, как в раю. Что ни говори,воистину Садовый квартал.

Машины не тронулись с места, пока она не ступила на тротуар,но едва она это сделала, как с громким ревом рванулись вперед у нее за спиной.Да, надо поторопиться. Даже на этой улице остались нелицеприятные следы отпрошедшего Марди-Гра. Стыд и срам!

Почему бы всем дружно не выйти на улицу и не убрать весьэтот мусор? Но тут она вспомнила, что собиралась этим заняться сегодня утром,но забыла, и от этого ей сделалось грустно. А ведь она хотела подмести дорожкуи всегда любила это делать. Помнится, Алисия то и дело звала ее идти в дом, аона все продолжала и продолжала работать метлой.

— Мисс Эвелин, вы уже битый час здесь метете, —говорила ей Патрисия.

А почему бы и нет? Разве листья когда-нибудь перестаютпадать? Почему всякий раз, думая о приближении Марди-Гра, она вспоминала опредстоящей ей после него уборке? Да уж, мусора после него было невпроворот.Только подметай и подметай.

Но сегодня утром что-то встало между ней и метлой.Интересно, что же это было?

В Садовом квартале царила гробовая тишина, как будто он былсовершенно безлюден. Однако шум бульвара для Эвелин был куда больше по душе.Там никогда она не чувствовала себя одинокой, потому что даже по ночам еесогревал мерцавший за окнами и отражавшийся в зеркалах желтый свет фонарей.Можно было ранним холодным утром выйти на улицу и встретить проезжавший мимотрамвай, или первого прохожего, или какую-нибудь машину с молодыми людьмивнутри, весело щебетавшими между собой о чем-то своем, что делало их такимисчастливыми.

Она продолжала идти вперед. В этом квартале тоже снеслимного старых домов, по крайней мере, Эвелин заметила, что не стало некоторых изних. Что ни говори, а Мона была права: с архитектурой нужно что-то делать.Нельзя мириться с таким невообразимым отсутствием вкуса. Таким непримиримымпротиворечием между наукой и воображением или, как говорила Мона, извращеннымпредставлением о соответствии формы содержанию. Правда, некоторые формы ей всеже казались вполне удачными.

— Все дело в форме, — говорила Мона. Пожалуй,Джулиен пришелся бы Моне по вкусу.

Старуха Эвелин дошла до Третьей улицы, следовательно,полпути было пройдено. Ей осталось перейти несколько небольших улиц, но это непредставляло для нее большого труда, потому что движения на них почти никакогоне было. Город до сих пор пребывал во власти сна, а Эвелин, ободряемая первымилучами солнца, отражающимися в гладком, без единой трещины — а значит, нетаящем в себе никакой для нее опасности — асфальте, уверенно продолжала свойпуть.

Джулиен, почему ты не возвращаешься? Почему не хочешь мнепомочь? Зачем ты все время дразнишь меня? Господь всемогущий! Джулиен, сегодняя смогу завести в библиотеке виктролу. И мне никто в этом не помешает, потомучто, кроме Моны и Майкла Карри, о котором все отзываются самым приятнымобразом, в доме никого нет. Я смогу завести виктролу и произнести твое имя.

Как приятно благоухают цветы бирючины! Она почти совсемпозабыла их аромат. А вот наконец и вожделенный ею дом. Господи, какой же оняркий! Насколько Эвелин помнила, он всегда был какого-то блеклого цвета. Теперьже он был дымчато-фиолетового оттенка, с зелеными ставнями и черной оградойспереди.

Что ни говори, но особняк в самом деле капитальноотреставрировали! Молодчина Майкл Карри!

А вот, кажется, и хозяин собственной персоной. Стоит натеррасе и глядит на нее сверху.

Да, не иначе как тот молодой человек слегка растрепанноговида, в небрежно накинутом и полураспахнутом халате, что курит сигарету, не ктоиной, как Майкл Карри. Вылитый Спенсер Трей-си. Такой же мускулистый и немногогрубоватый ирландец, но только черноволосый. А глаза? Неужели они голубые?Пожалуй, что так.

— Привет, Майкл Карри, — обратилась к немуЭвелин. — Я пришла взглянуть на тебя и поговорить с Моной Мэйфейр.

Господи, да что же его так потрясло? На нем как будто лицанет.

— Я знаю, что Мона здесь. Позови ее, — пропела онагромким и отчетливым голосом.

И тотчас перед ней предстала ее заспанная правнучка. Облаченнаяв белую ночную сорочку, она смачно зевнула — так обычно делают дети, которымродители не успели объяснить, как следует себя вести.

Мона стояла за выкрашенными в черный цвет перилами и взиралана свою прабабушку с высоты деревьев. Внезапно Эвелин поняла, что между Моной иМайклом произошло. О Господи! Недаром Гиффорд ее предупреждала, что за девочкойнужен глаз да глаз. Судя по всему, ее внучка оказалась права, и Мона, каквыразилась ее тетушка, «пустилась во все тяжкие». Очевидно, она охотилась в этомдоме совсем не за виктролой, а за ирландским парнем, который был во вкусеМэри-Бет, а именно за мужем Роуан Мэйфейр — Майклом Карри.

Старуху Эвелин вдруг охватило неодолимое желание смеятьсябез остановки — смеяться в хорошем смысле этого слова.

«Вот умора!» — сказала бы в таком случае Стелла.

Но Старуха Эвелин так устала, что была вынуждена,ухватившись обеими руками за ограду, прислониться к ней головой. Пожалуй, еетотчас бы сморил сон, если бы она не услышала шум открывающейся входной двери ибосоногий топот, который безошибочно могла узнать из всех других. Поднявголову, она увидела перед собой Мону. Но Старухе Эвелин потребовалось время,чтобы собраться с мыслями и вспомнить, что она хотела девочке сообщить.

— В чем дело, бабушка? — осведомилась Мона. —Что случилось?