– Ах ты бедное горемычное животное, – сказал ТомасХадсон пойнтеру и похлопал его по спине, и пес в ответ повилял ему хвостом.Остальные собаки – все беспородные – были веселы и прыгали в возбуждении отхолода и ветра. На ступеньках валялось несколько сухих сучьев, обломанных заночь ветром с сейбы, росшей в патио. Из-за машины вышел шофер, демонстративнодрожа от холода, и сказал:

– С добрым утром, сеньор Хадсон. Как съездили?

– Да ничего, неплохо. А как наши машины?

– Все в идеальном порядке.

– Как бы не так, – сказал Томас Хадсонпо-английски.

И затем, обращаясь к Марио, который уже спускался поступенькам, держа в руках высокий стакан с темной, ржавого цвета жидкостью,заключенный в пробковый подстаканник, примерно на полдюйма не доходивший до еговерхнего края, Томас Хадсон добавил:

– Принеси свитер для Педро. Такой, что спередизастегивается. Из вещей мистера Тома. И вели смести этот мусор со ступенек.

Томас Хадсон дал шоферу подержать стакан и нагнулся ксобакам, лаская их. Бойз сидел на ступеньках и с презрением их оглядывал. Тутбыла Негрита, небольшая черная сучка, уже слегка посветлевшая от возраста,хвост у нее торчал закорючкой, а тонкие ножки чуть не сверкали, когда она стаким увлечением прыгала; мордочка у нее была острая, как у фокстерьера, аглаза ласковые и умные.

Томас Хадсон увидел раз ночью в баре, как она бежала вследза кем-то из клиентов, и спросил у официанта, какой она породы.

– Кубинской, – ответил тот. – Она тут ужечетвертый день мыкается. Каждого провожает к машине, но они все захлопываютдверцу у нее перед носом.

Они взяли ее с собой в усадьбу, и за два года у нее ни разуне было течки, и Томас Хадсон уже было решил, что она слишком стара, чтобырожать. А затем в один прекрасный день ему пришлось силком увести ее отбольшого полицейского пса, и с тех пор у нее пошли рождаться щенята – отполицейского пса, от бульдога, от пойнтера, и еще чудесный ярко-рыжий щенок,чьим отцом мог бы, пожалуй, быть ирландский сеттер, если бы только не были уэтого щеночка грудь и плечи, как у бульдога, и хвост закорючкой, как у самойНегриты.

Теперь ее сыновья прыгали вокруг, а она опять былабеременна.

– С кем она теперь повязалась? – спросил ТомасХадсон у шофера.

– Не знаю.

Подавая шоферу свитер, в который тот немедленно и облачился,сбросив свою потертую форменную куртку, Марио сказал:

– Отец – тот драчливый пес из деревни.

– Ну, прощайте, собачки, – проговорил ТомасХадсон. – До свиданья, Бой, – сказал он коту, который вдруг прыжкамипробился среди собак к машине. Томас Хадсон, уже сидевший в машине, держаобернутый пробкой стакан, высунулся из окна и протянул руку к коту, а тот,встав на задние лапы, стал тыкаться головой в его пальцы. – Нерасстраивайся, Бой. Я вернусь.

– Бедный Бойз, – сказал Марио. Он поднял кота идержал его на руках, и кот смотрел вслед машине, пока она поворачивала, огибаяклумбу, и потом покатила по неровной, размытой ливнем подъездной аллее искрылась наконец за склоном холма и высокими манговыми деревьями. Тогда Мариоунес кота в дом и спустил его на пол, но кот тотчас вскочил на подоконник иопять стал смотреть туда, где дорога скрывалась за холмом.

Марио погладил его, но кот не успокоился.

– Бедный Бойз, – сказал Марио. – Бедный,бедный Бойз.

Машина подъехала к воротам, шофер выскочил, откинул цепь,снова забрался на место и вывел машину на улицу. Навстречу им шел молодой негр,шофер крикнул ему, чтобы он закрыл ворота, негр улыбнулся во весь рот иутвердительно кивнул.

– Это младший брат Марио.

– Да, знаю, – сказал Томас Хадсон.

Они выехали на убогую деревенскую улочку и свернули кЦентральному шоссе. Миновали деревенские домишки, две бакалейные лавочки – воткрытых дверях мелькнули стойки, ряды бутылок над ними, а по бокам полки сконсервными банками. Последний бар и огромный испанский лавр, протянувший своиветви над дорогой, остались позади, и они покатили вниз по старому, мощенномукамнем шоссе. Шоссе между двух рядов высоких старых деревьев шло под уклон милитри. По обеим его сторонам были питомники, маленькие фермы, большие фермы светхими испанскими домами колониального стиля, поделенными на клетушки, сзаброшенными пастбищами, по которым бежали улицы, утыкавшиеся в склоны холма,заросшие бурой от засухи травой. Единственная зелень в этой зелёной странеоставалась сейчас вдоль речного русла, где стояли высокие серые стволыкоролевских пальм с перекошенными ветром зелеными кронами. Ветер дул сухой,северный – сухой, резкий и холодный. Такие ветры уже успели остудить Флоридскийзалив, и поэтому сегодняшний норд не принес с собой ни тумана, ни дождя.

Томас Хадсон глотнул коктейля, в котором чувствоваласьсвежесть сока зеленого лимона, смешанного с безвкусной кокосовой водой, котораябыла все же куда ощутимее, чем любая газировка. Коктейль был креплен добротнымгордоновским джином, и джин оживлял эту смесь у него на языке, глотать ее былоприятно, а ангостурская горькая придавала ей упругости и колера. Пьешь – и утебя такое ощущение, будто ты коснулся надутого ветром паруса, подумал он.Вкуснее этого напитка ничего нет.

В пробковом подстаканнике лед не таял, и вода не разжижалакоктейля, и он с нежностью поглаживал стакан пальцами и смотрел на места, мимокоторых они проезжали.

– Почему ты не идешь вниз накатом? Экономил бы горючее.

– Если прикажете, я выключу зажигание, – ответилшофер. – Но ведь горючее-то казенное.

– А ты попрактикуйся, – сказал ТомасХадсон. – По крайней мере узнаешь, как это делается, когда горючее у насбудет не казенное, а свое собственное.

Теперь они ехали по равнине, где слева от дороги былицветоводческие хозяйства, а справа стояли домики плетельщиков корзин.

– Надо будет позвать плетельщика, чтобы починил большуюциновку в гостиной, там, где она протерлась.

– Si, senor[32].

– Ты знаешь какого-нибудь?

– Si, senor.