Рядом с ней его собственные аргументы звучали по-детски и дилетантски. Это заставляло по-иному взглянуть на их роли: это ему в их семье полагается быть аналитиком, а не ей. Сначала Итянь лишь отмахнулся, однако, когда она легла спать, вчитался в странички. Там приводились слова множества детей, которые рассказывали, какие ощущения они испытывают, глядя на буквы.

“Другие дети говорят, что слова на бумаге неподвижны, но мне кажется, будто они расплываются по странице. Чтобы прочесть их, мне надо сначала их поймать, а это трудно”. Крис, пять лет.

Фраза, которую передал Дядюшка, звучала странно и несвойственно для отца. У Итяня забрезжила догадка. Он позвал мать, и та, оставив плиту, заспешила к нему.

– Что случилось? – По ее голосу он слышал, как ей хочется ему услужить.

– Да я просто подумал… У Па были какие-то документы или записи?

– Это какие?

– Да любые, где есть написанное его рукой.

Мать сжала полотенце.

– Нет, твоему отцу ничего записывать нужды не было, ты же знаешь…

– Даже документы никакие не заполнял?

– Ой, ну конечно, чтобы пенсию получить! Пойдем посмотрим.

Они прошли в родительскую спальню, к шкафу, где с самого детства Итяня мать хранила предметы, которые, как она боялась, когда-нибудь ей понадобятся. Он ожидал, что за годы его отсутствия хлама там накопилось немало, и все равно количество поразило Итяня. Четыре пыльные полки были забиты лоскутками, рамками от картин и металлическими обломками, отвалившимися от каких-то приборов. Даже тюбики из-под зубной пасты попадались. Дома, в Калифорнии, Мали постоянно перебирала вещи и решала, что следует оставить, а от чего пора избавиться. Она бы в жизни не допустила подобного беспорядка. Ее представления об аккуратности и упорядоченности не имели смысла в этом мире, обитатели которого когда-то так боялись потерять все и где любой предмет, даже самый никчемный, мог внезапно стать ценным.

Итянь взял в руки зеленый мячик-попрыгунчик.

– Ребятишки тут рядом играли, вот и забыли, – равнодушно пожала плечами мать.

Он заметил среди хлама уголок документа, и они с матерью медленно разгребли мусор и вытащили бумаги. От ветхости верхняя страница просто-напросто рассыпалась у него в руках. Итянь перебрал остальные. Прежде он ни разу не видел отцовского почерка и не знал, чего ждать. Документы представляли собой в основном напечатанный текст – эти анкеты раздавались в государственных учреждениях. Попадались среди них и заметки, и квитанции, написанные чьей-то чужой рукой.

Когда они наконец нашли сложенный листок из блокнота, Итянь в спешке едва не разорвал его.

Это был подсчет участков земли, которые имелись в собственности у отцовской семьи, с указанием их местоположения и выращиваемых там культур. Составитель указал количество му[16] в каждом участке, и записи доходили до середины листка, где на слове “арахис” обрывались. Иероглифы расползались по странице, а линии залезали за клеточки, которым полагается их ограничивать.

Сами иероглифы тоже содержали ошибки. Так пишут младшие школьники, путая черточки внутри иероглифов. Вместо

составитель намалевал

то есть иероглиф, вообще не существующий. Чуть ниже вместо

было выведено

Итянь вспомнил Ишоу, широкие плечи старшего брата, который корпел над домашним заданием. Но если верить дате в верхнем углу листка, эти записи сделали спустя годы после смерти Ишоу.

– Это Па написал?

Мать взяла у него из рук листок и вгляделась. Иероглифов она не понимала. Итянь силился вспомнить, какой почерк был у той американской студентки, однако китайские иероглифы слишком отличаются от английских букв, поэтому воспоминания ничем ему не помогли.

– Это оно? Ты это искал? – спросила мать.

Он знал, о чем она спрашивает. Нет, бумаги не подсказали ему, где искать отца, хотя, глядя на полудетские ошибки, Итянь чувствовал, что совершил открытие.

Во второй раз за этот день ему захотелось побыстрее отыскать отца и спросить, что тот ощущает, когда выводит иероглифы. Или обратиться к Ишоу и задать ему тот же вопрос: “А у тебя как это выходит?”

Он никогда не пытался вникнуть в то, чем именно они отличаются от него самого. А объяснение оказалось простым: расстройство, нарушение восприятия, причем распространенное. Вот и причина, повлиять на которую было не в их силах и которая, однако, определила ход их жизни. В юности собственный интеллект казался Итяню загадочным даром, и предугадать его последствия было так же сложно, как предсказать, будет ли погода благоприятной для урожая. Его взрослая жизнь во многих отношениях сложилась гораздо проще, чем он предполагал, процессы в ней подчинялись разуму и науке. Как в этом поддающемся описанию мире существовали бы отец и Ишоу?

Остаток дня Итянь перебирал вещи в шкафу. Там он обнаружил предметы, о существовании которых уже напрочь забыл: шарики, в которые они с Ишоу играли с другими деревенскими мальчишками, вырезанные из щепок неуклюжие игрушки. Те же расплывающиеся буквы он обнаружил лишь еще на одной анкете – официальном запросе о пенсии для сельских военных, вышедших в отставку. К этому времени Итянь был уверен в том, что прав. В анкете, в графе, где требовалось имя получателя, отец указал свое имя. И даже эти три иероглифа, наиболее привычные человеку, получились угловатыми и неуверенно-громоздкими.

Глава 36

Ханьвэнь лежала рядом с Юньюанем, когда в комнату заглянула горничная. Накануне вечером, вернувшись домой, Ханьвэнь обнаружила, что лоб у малыша горячий. Сухая кожа обожгла ей ладонь, словно упрек в том, что она провела вечер с Итянем. Обычно Ханьвэнь не отличалась суеверностью, однако с возвращением Итяня события выстраивались перед ней, точно фигуры на шахматной доске, которые требуют найти между ними взаимосвязь.

Весь следующий день Ханьвэнь пролежала в кровати вместе с сыном. Когда оба просыпались, она кормила его с ложечки супом и поила сладким сахарным сиропом. Она благодарила судьбу за его болезнь, за возможность посвятить себя заботам о сыне, которые отвлекали ее от мыслей о Гуйфане и Итяне. И когда ее мать заглянула проведать их, Ханьвэнь с радостью сказала:

– Спасибо, Ма. Я справлюсь.

В коконе приостановившегося времени она услышала голос горничной, такой далекий, что Ханьвэнь решила, будто реальному миру он не принадлежит.

– Госпожа? Госпожа?

– Что случилось?

– Вас к телефону, – сказала горничная.

Ханьвэнь заморгала, возвращая себя в действительность. Она понимала, что ей придется снова разговаривать с Итянем, но надеялась, что у нее будет больше времени обдумать, что сказать.

Она спустила ноги с кровати, сунула их в тапочки и бережно подоткнула одеяло Юньюаню. Чтобы подольше тянуть время, Ханьвэнь