– «Соня», еще одна «Соня», и еще «Соня», и опять «Соня», и«Соня» с Люстдорфа, и еще три «Сони» с Ланжерона! Вот это да! Восемь Соней,один я! «Надя», «Вера», «Люба», «Шура», «Мотя»… Ой, мамочка-мама! Куда мызаехали? Вертай назад! – кричал он, с притворным ужасом закрывая картузикомлицо.

Кроме этих шаланд, было еще штуки четыре «Оль», штук шесть«Наташ», не меньше двенадцати «Трех святителей» и еще одна большая очаковскаяшаланда с несколько странным, но завлекательным названием: «Ай, Пушкинмолодец».

Когда водворилась тишина и порядок, Терентий ткнул матросалоктем:

– Начинай, Родя.

Матрос не спеша снял шляпу, положил ее на колени и крошечнымгребешком расчесал усики. Затем он встал и, расставив для устойчивости ноги,произнес ясно и громко, так, чтобы его услышали все:

– Здравствуйте, товарищи одесские рыбаки! С Первым вас мая!

Лицо его сразу сделалось скуластым, курносым, решительным.

– Тут мне послышалось, кому-то было интересно узнать, что яза такой сюда к вам приехал – интересный господинчик в перчаточках и вкрахмалке, парля франсе. На это могу вам ответить, что я есть член Российскойсоциал-демократической рабочей партии, фракции большевиков, посланный сюда квам от Одесского объединенного комитета. И я есть такой же самый рабочийчеловек и моряк, как вы здесь все. А что касается крахмале жилет-пике, белыебрючки, то на этот вопрос тоже могу я вам с удовольствием ответить однимвопросом. Вот вы все здесь одесские рыбаки и, наверное, знаете. Почему, скажитевы мне, рыба скумбрия носит на себе такую красивую голубую шкуру с синимиполосками, вроде муаровыми? Не знаете? Так я вам могу свободно это объяснить.Чтоб тую скумбрию незаметно было в нашем голубом Черном море и чтоб она не такскоро споймалась на ваш рыбацкий самодур. Ясно?

На шаландах послышался смех. Матрос подмигнул, тряхнулголовой и сказал:

– Так вот я есть тая же самая рыба, которая специальноодевается в такую шкуру, чтоб ее не сразу было заметно.

На шаландах засмеялись еще пуще:

– Добрая рыба!

– Целый дельфин!

– А не страшно тебе попасть один какой-нибудь раз на крючок?

Матрос подождал, когда кончатся возгласы, и заметил:

– А ну, споймай меня. Я скользкий.

Затем он продолжал:

– Вот я смотрю вокруг, товарищи, и думаю про нашу воду иземлю. Солнышко светит. В море до черта всякой рыбы. На полях до черта пшеницы.В садах разная фрукта: яблуки, аберкосы, вишня, черешня, груша. Растетвиноград. На степу кони, волы, коровы, овечки. В земле золото, серебро, железо,всякие разные металлы. Живи – не хочу. Кажется, на всех хватает. Кажется, вселюди свободно могут быть довольные и счастливые. Так что же вы думаете? Нет!Всюду непременно есть богатые, которые совсем не работают, а забирают себе все,и всюду есть бедные, нищие люди, которые работают день и ночь, как проклятые, ине имеют с этого ни черта! Как же это так получается? Могу вам на это ответить:очень просто. Возьмем рыбака. Что делает рыбак? Ловит рыбу. Наловит и идет напривоз. И сколько ж ему, например, дают на привозе за сотню бычков? Тридцать –сорок копеек!

Матрос остановился и посмотрел вокруг.

– Еще спасибо, если дадут тридцать, – сказал похожий надедушку старик, прилегший на носу неуклюжей шаланды «Дельфин». – Я позавчерапринес четыре сотни, а она мне больше как по двадцать пять не хочет платить,хоть ты что! И тут же их сама продает по восемь гривен.

Все оживились. Матрос попал в самое больное место. Каждыйстарался высказать свои обиды. Кто жаловался, что без паруса не жизнь. Ктокричал, что привоз держит за горло.

Пока взрослые шумели, мальчики тоже не зевали. Некоторыерыбаки взяли с собой на маевку детей. В шаландах сидели благонравные девочки вновеньких коленкоровых платьицах и босые, насупившиеся мальчики с солнечнымилишаями на абрикосовых щечках. Они были в сатиновых косоворотках и рыбацкихфуражечках с якорными пуговицами. Разумеется, все – друзья-товарищи Гаврика.

Конечно, дети не отставали от взрослых.

Они тотчас начали задираться, и не прошло двух минут, какразгорелся настоящий морской бой, причем Гаврику досталось по морде дохлымбычком, а Петя уронил в воду фуражку, и она чуть было не утонула.

Поднялась такая возня и полетели такие брызги, что Терентиюпришлось крикнуть:

– А ну, хватит баловаться, а то всем ухи пообрываю!

А матрос, перекрывая шум, продолжал:

– Значит, выходит, что у нас буржуй отнимают три четвертинашего труда. А мы что? Как только мы подымем голову, так они нас сейчас шашкойпо черепу – трах! Бьют еще нас, товарищи, сильно бьют. Подняли мы красный флагна «Потемкине» – не удержали в руках. Сделали восстание – то же самое. Скольконашей рабочей крови пролилось по всей России – страшно подумать! Сколько нашегобрата погибло на виселицах, в царских застенках, в охранках! Говорить вам обэтом не приходится, сами знаете. Вчерась, кажется, хоронили в: л[FIXME] одногосвоего хорошего старика, который тихо и незаметно жизнь свою отдал за счастьевнуков и правнуков. Перестало биться его старое благородное рабочее сердце.Отошла его дорогая нам всем душа. Где она, тая душа? Нет ее и никогда уже небудет… А может быть, она сейчас летает над нами, как чайка, и радуется на нас,что мы не оставляем своего дела и собираемся еще и еще раз драться за своюсвободу до тех пор, пока окончательно не свергнем со своей спины ненавистнуювласть…

Матрос замолчал и стал вытирать платочком вспотевший лоб.Ветер играл красным шелковым лоскутком, как маленьким знаменем.

Полная, глубокая тишина стояла над шаландами. А с берега ужедоносились тревожные свистки городовых. Матрос посмотрел туда и мигнул:

– Друзья наши забеспокоились. Ничего. Свисти, свисти! Может,что-нибудь и высвистишь, шкура!

Он злобно согнул руку и выставил локоть в сторону берега,усеянного нарядными зонтиками и панамами.

– На, укуси!

И сейчас же красавец Федя, развалившийся на корме своейвеликолепной шаланды «Надя и Вера», заиграл на гармонике марш «Тоска породине».

Откуда ни возьмись на всех шаландах появились крашенки,таранька, хлеб, бутылки.

Матрос полез в свою кошелку, достал закуску и разделил еепоровну между всеми в лодке. Пете достались превосходная сухая таранька, двамонастырских бублика и лиловое яйцо.