Они выпили.

— Ну, так что с Берти? — спросила мисс Беллами. — Давай, выкладывай. Ты же знаешь, я могила.

На щеках Пинки запылал румянец — именно ему она была обязана своим прозвищем[47].

— Но это правда большой секрет. Страшный секрет, никто не должен знать. Хотя уверена, он бы не возражал, если бы знал, что я тебе расскажу. Видишь ли, эта роль предполагает переодевания — всего пять перемен, и каждый следующий наряд должен быть шикарнее другого. И мне с моей маленькой портнихой из Вейсуотер просто не потянуть. Так вот. Берти тесно связан с руководством, а потому слышал обо всем этом. И знаешь что, дорогая? Он вызвался по собственной воле и за свой счет организовать пошив всех этих нарядов. Эскизы, ткани, само изготовление — все от Сарацина. И для меня совершенно бес-плат-но! Ну, разве он не душка?

Волны гнева накатывали одна за другой, пронизывали нервы и мозг мисс Беллами, словно электрическим током. Она спохватилась и подумала: «Сейчас взорвусь, и ничего хорошего из этого не выйдет». Напряжение достигло предела.

Но взрыв предотвратил не кто иной, как Берти — вошел, обвитый гирляндой из тубероз с головы до ног. Увидев Пинки, резко остановился, какое-то время переводил взгляд с нее на мисс Беллами и обратно, и заметно побледнел.

— Берти, — сказала Пинки, — а я тебя выдала.

— Как ты могла! — воскликнул он. — О, Пинки, как же ты могла?

Пинки расплакалась.

— Сама не понимаю, — выдавила она. — Я не хотела, Берти, дорогой. Прости меня. Просто напилась.

— Подкрепите меня вином[48], — тихо пробормотал он. Мисс Беллами, выдвинув грудь вперед, стала грозно надвигаться на него — с чисто технической точки это давалось ей легко и производило должное впечатление. И вот лицо ее оказалось в нескольких дюймах от него.

— Ты крыса, Берти, — тихо сказала она. — Ты маленькая, подлая двуличная грязная крыса. Вот ты кто!

И она вцепилась в гирлянду, сорвала с его шеи и швырнула цветы ему в лицо.

Вспышки гнева случались у мисс Беллами нечасто, но отличались неподдельной и устрашающей силой. Они совсем не походили на театральные скандалы, обычно доставляющие удовольствие и наблюдателю, и исполнителю. Нет, они налетали на нее, как приступы мигрени, и оставляли вымотанной до крайности. Начинались они всегда внезапно, продолжались долго и приводили к самым непоправимым последствиям.

Берти и Пинки, которым они были хорошо знакомы, обменялись взглядами, полными отчаяния. Мисс Беллами не повышала голоса, но казалось, что в доме воцарилась какая-то страшная тишина после того, как она умолкла. Сами они переговаривались шепотом. Сами, повинуясь некоему внутреннему импульсу, заговорили одновременно и выпалили одни и те же слова:

— Мэри! Послушай! Не надо!

При этом оба они прекрасно понимали, что лучше было бы держать языки за зубами. Их, пусть и робкие усилия, распалили ее еще больше. С каким-то особым спокойствием, куда более пугающим, нежели обычная шумная истерика, она встала между ними и первый свой удар обрушила на Берти.

— Мне всегда было любопытно знать, — начала она, — каково это — быть таким, как ты. Наверняка ты упиваешься своей хитростью, я права, Берти? Наверняка гордишься своим талантом наживаться на щедрости других людей. Таких, как я, к примеру.

— Мэри, дорогая! Прошу тебя, пожалуйста!

— Давайте, — слегка дрожа, продолжила она, — посмотрим на всю эту историю спокойно и объективно, идет? Боюсь, то будет не слишком приятный опыт, но придется через это пройти.

Вошел Грейсфилд, бросил всего один взгляд на хозяйку и тут же вышел. Он уже довольно давно жил в этой семье.

— Я последняя женщина в мире, — продолжила мисс Беллами, — которая склонна напоминать людям об их долгах и обязанностях. Да, последняя. И тем не менее…

И она принялась напоминать Берти, чем он ей обязан. Рассказала об обстоятельствах, при которых его нашла — к его очевидному облегчению, не стала упоминать, сколько лет прошло с тех пор — о том, как дала ему первый шанс; о том, как с тех пор он ни в чем не знал нужды. Рассказала о соглашении — «джентльменском», с горечью добавила Мэри, — что он никогда не будет делать эскизы костюмов ни для одной ведущей актрисы, не посоветовавшись прежде с ней. Берти открыл было рот, хотел возразить, но она тут же пресекла эту попытку. Разве взлетел бы он до нынешних своих высот, спросила она, если бы не опирался целиком и полностью на ее поддержку? Разве не отказалась она от услуг ведущих домов моды, разве не предпочитала им всем именно его и в горе, и в радости? И вот теперь…

Мэри изобразила жест в духе Сиддонс[49] и принялась расхаживать взад-вперед по комнате, а Пинки с Берти торопливо расступались, давая ей пройти. Вот пылающий гневом взгляд на миг остановился на Пинки — она собралась атаковать подругу.

— Полагаю, — заметила она, все еще обращаясь к Берти, — что меня трудно упрекнуть в отсутствии благородства и щедрости. Говорят, я умею быть настоящим другом. Преданным и справедливым, — добавила Мэри, возможно, вспомнив о Марке Антонии. — Исключительно ради дружбы я много-много раз убеждала руководство поручить роль актрисе, заведомо не способной справиться с ней.

— Нет, послушай, — осторожно начала Пинки.

— … много-много раз. Тут как раз на днях Тимми мне сказал: «Дорогая, ты жертвуешь собой, приносишь на алтарь свой талант ради сомнительных личных привязанностей». Он неоднократно говорил, что ни за что на свете не принял бы эти изменения в кастинге, лишь ради меня. Исключительно ради меня…

— Какой еще кастинг? — спросила Пинки. Но мисс Беллами по-прежнему адресовалась только к Берти.

— Лишь ради меня, говорил Тимми, он может задействовать в своей постановке актера или актрису, чья духовная жизнь сводилась к непрерывной зубрежке ролей в провинциальном театре с постоянным репертуаром.

— Но Тимми, — злобно заметила Пинки, — продюсирует мою пьесу. Это ему и автору решать, кто будет играть главную роль. И они сказали руководству, что хотят меня.

— И мне известно, — вставил Берти, — что это чистая правда.

— Заговор! — вскричала мисс Беллами так громко и неожиданно, что они подпрыгнули. Перед ее глазами предстала ужасная картина: Берти, Пинки и Тимми сговорились с руководством и решили ничего не сообщать ей о своих планах и уловках. Она с провидческой гневной ясностью представила себе эту сцену. Берти мрачно освобождался от остатков гирлянды и явно выказывал намерение поскорее уйти. Он дождался паузы и вмешался.