Ричард промолчал, и Мэри заметила ласково:

— Ну, ничего. Мы не должны смущать их, показывать свое превосходство. Скажу Морису и Чарльзу, чтобы были к ним добры и внимательны. А теперь, милый, самое время познакомиться с твоей великой пьесой.

— Я хотел там кое-что переделать, — торопливо вставил Ричард. — Не лучше ли отложить…

— О, милый! Ты просто само очарование, когда волнуешься. Я быстренько прочту ее, а потом отнесу к тебе в кабинет. Ну, с Богом!

— Мэри… Мэри, спасибо тебе.

Она чмокнула его в щеку и почти бегом бросилась вверх по лестнице, спеша прочитать пьесу и позвонить Пинки и Берти. Она скажет им, что сама мысль о том, что мелкое облачко раздора может бросить тень на ее праздник, кажется ей просто невыносимой, а затем напомнит, что ждет их к шести тридцати. Пусть знают, как она благородна и незлопамятна. «В любом случае, — подумала Мэри, — оба они сейчас как на иголках, потому как если я пойду к руководству и настою на своем…» Уверенная, что все пройдет просто отлично, она шагнула к себе в комнату.

К сожалению, ни Берти, ни Пинки дома не оказалось, но она оставила им сообщения. Сейчас ровно час дня. До ленча примерно полчаса, так что можно немного расслабиться и бегло просмотреть пьесу Ричарда. Все складывается как нельзя лучше.

— Ну а теперь лапки вверх, — сказала Мэри себе на сценическом жаргоне, и так и поступила — упала в шезлонг, стоявший под окном. И в очередной раз отметила, что на азалии напала какая-то гадость и не мешало бы опрыскать их из баллончика с надписью «Распылитель для насекомых и садовых вредителей». И только потом, уже окончательно расслабившись она взялась за пьесу. «Земледелие на небесах». Не слишком удачное название, подумала Мэри. Может, цитата откуда-то? А диалоги совсем не в стиле Дики, навевают ассоциации с Слоун-сквер[51]. Такого рода диалоги строятся из вполне понятных фраз, но вместе взятые напоминают заумную трескотню из «Гун шоу»[52]. Может, они еще и в рифму?.. Затем Мэри принялась читать описание главной героини пьесы.

«Входит Мими. Ей от девятнадцати до двадцати девяти. Ее отличает особая изысканная красота. Неброская, но полная соблазна. Она — воплощение девственности и одновременно опасности». — Однако… — пробормотала мисс Беллами. — «Из-за угла камина выходит Ходж. Одобрительно присвистывает при виде девушки. Делает недвусмысленные жесты с кошечьей грацией».

Почему эта строка вызывает у нее какие-то смутные опасения? Она стала переворачивать страницы. Да, роль действительно большая.

«Мими: Если б сейчас был апрель, тогда… Или же я, проснувшись так рано, неправильно восприняла указания?»

«Черт», — подумала мисс Белами.

Но затем прочла вслух еще несколько реплик и решила, что в них что-то есть. Продолжая перелистывать страницы, она вдруг поняла, что пьеса нравится ей все больше и Дики написал для нее большую и интересную роль. Совсем не похожую на все ее остальные роли. В таком виде, это, конечно, никуда не годится, но сразу видно: намерения у него были самые лучшие.

Рукопись выскользнула из рук, упала на грудь. Скандалы и нервотрепка всегда страшно выматывали ее. Перед погружением в дремоту ее вдруг точно током пронзила одна мысль, и Мэри встрепенулась всем телом. Она подумала о Пинки. Глупо было бы предположить, что этот секундный дискомфорт был вызван приливом ненависти, а не какой-либо иной чисто физической причиной. В любом случае мисс Беллами погрузилась в беспокойный сон.

Вошла Флоренс. В руках у нее был флакон духов под названием «Врасплох». Она на цыпочках пересекла комнату, поставила духи на туалетный столик и какое-то время смотрела на спящую мисс Беллами. За шезлонгом на подоконнике стояли горшки с тюльпанами и азалиями в бутонах, между ними примостилась жестянка с ядом для вредителей. Чтобы достать ее, Флоренс пришлось перегнуться через свою госпожу. Она сделала это крайне осторожно, но мисс Беллами в этот момент шевельнулась. Флоренс отпрянула и тихо, на цыпочках, вышла из комнаты.

На лестничной площадке стояла престарелая Нинн. Стояла, скрестив руки на груди, и смотрела на Флоренс.

— Спит, — сказала та и кивком указала на дверь. — Легла баиньки.

— Ну, как всегда после скандала, — заметила Нинн. А потом добавила деревянным голосом: — Погубит она этого мальчишку.

— Она сама себя погубит, — проговорила Флоренс, — если не будет следить за каждым своим шагом.

II

После ухода мисс Беллами огорченная Аннелида обернулась к дядюшке. Октавиус мурлыкал под нос какую-то елизаветинскую мелодию и разглядывал себя в якобинском зеркале, висевшем над письменным столом.

— Очаровательно, — выпалил он. — Просто волшебно! Клянусь тебе, Нелл, за последние лет двадцать я вдруг удостоился внимания хорошенькой женщины. И она была так любезна и настроена весьма игриво, точно тебе говорю. И всё это… произошло так внезапно, так трогательно и импульсивно! Нам предстоит расширить свои горизонты, любовь моя.

— Но дядя! — в отчаянии воскликнула Аннелида. — Ты даже не представляешь, какую заварил кашу!

— Кашу? — Октавиус удивленно посмотрел на нее, и руки у нее опустились. — О чем это ты? Я принял приглашение, столь любезно представленное нам очаровательной женщиной. Причем тут какая-то каша, скажи на милость? — Аннелида не ответила, и он продолжил: — Нет, тут, конечно, следует решить несколько проблем. К примеру, я понятия не имею, в каких нарядах сегодня принято выходить в свет на коктейльные вечеринки. В мое время я надел бы…

— Наряды тут не причем.

— Разве? В любом случае надеюсь, ты просветишь меня на эту тему.

— Я уже сказала Ричарду, что не смогу прийти.

— Глупости, дорогая, — заметил Октавиус. — Ну, разумеется, мы пойдем. Что тебя беспокоит? Не понимаю.

— Трудно объяснить, дядюшка. Дело в том… Ну, отчасти в том, что я в театральном мире занимаю нижнюю ступеньку. Что я в нем всего лишь жалкая пылинка под колесами сверкающей колесницы мисс Б. Я все равно что капрал, случайно оказавшийся на празднике высших офицерских чинов.

— А вот это, — покраснев от возмущения, сказал Октавиус, — фальшивая, на мой взгляд, притянутая за уши аналогия. Ты уж прости, Нелли, за эти слова. И еще, дорогая, когда хочешь процитировать что-то, лучше брать из надежных источников. В дни моей молодости настоящим бичом светских салонов была индийская любовная лирика.

— Извини.

— Было бы крайне неприлично отказаться от столь любезного приглашения, — не унимался Октавиус, все больше походя при этом на избалованного непослушного ребенка. — И я хочу его принять. Да что с тобой такое, Аннелида?