– Для меня это очень, очень странно, Лазария. – Его пальцы скользят по моей киске, размазывая сперму. – Странно и захватывающе.

Теперь, когда кожу мою овевает прохлада, а дело сделано, сердце колотится сильнее, а желудок скручивается, когда я смотрю на него.

Я не знаю, что делать.

В прошлом у меня было много причин оттолкнуть Танатоса, но все они испарились. Более того, в глубине моей души поселился страх, что случившееся каким-то образом разрушит чары, связавшие меня со Смертью. Что теперь, когда он побывал внутри меня, то, что вызывало его одержимость мною, исчезнет.

Вчера я покинула Танатоса после того, как заставила его кончить. И боюсь, что сегодня он сделает то же самое.

Но он убирает руку с моих бедер и ложится на бок, а секунду спустя притягивает меня к себе. Лицо его оказывается мучительно близко.

Мое сердце бьется все так же неистово, но тошнотворный страх мигом улетучивается, особенно когда всадник закидывает на меня ногу.

Я протягиваю руку, и касаюсь его идеального лица с точеными скулами, и глажу бледную кожу. О таких лицах слагают легенды. Никогда в жизни я не видела никого подобного и даже представить не могла, что кто-то, обладающий такой внешностью, будет смотреть на меня так, как сейчас смотрит на меня Смерть, – как будто я единственное, что имеет ценность в этом мире. Он пожирает меня глазами, в свете свечей подобными озеру под луной.

Я не отворачиваюсь. Я смотрю и смотрю, и пугающее чувство меж нами нарастает.

– Лазария, – выдыхает Танатос и прикусывает губу.

Я не отвечаю, завороженная его взглядом.

Мы с ним балансируем на краю пропасти.

– Кисмет, скажи мне, что ты моя, – тихо говорит он.

И я, так долго боровшаяся с этим странным чувством, сдаюсь.

– Я твоя.

К добру или к худу, но это так.

Глава 48

Просыпаюсь я от прикосновения губ Смерти. Тело само выгибается навстречу ему, отчаянно желая новых прикосновений.

– Я пытался дать тебе поспать, правда пытался, но не смог погасить тот огонь, что ты разожгла в моих венах, – шепчет он, согревая дыханием мою кожу.

Почему я и не думала о том, чтобы уступить всаднику раньше? Это ведь куда предпочтительнее борьбы.

Смерть осыпает мое тело поцелуями, двигаясь снизу вверх, и я чувствую его эрекцию. Останавливается он только тогда, когда мы оказываемся лицом к лицу. Бедра его уже угнездились между моими.

– Скажи, что ты больше не хочешь меня так, как я хочу тебя, – говорит он, ища мои глаза. – Скажи, что я сумасшедший.

– Ты сумасшедший, – говорю я.

Что-то мелькает в его глазах. Разочарование?

– Но, – добавляю я, – и я такая же.

И притягиваю его к себе.

______

Солнечный свет раннего утра проникает в комнату, и кто-то рисует что-то на моей коже. Улыбаюсь, потягиваюсь, наслаждаясь ощущениями.

И вздрагиваю, все вспомнив.

Танатос.

Поворачиваюсь – и вот он тут, приподнялся на локте, прижимается ко мне обнаженным телом, и я чувствую слабый аромат ладана и мирры, исходящий от его кожи, – а может, уже и от моей. Или от простыней. Этот запах повсюду.

В отрезвляющем утреннем свете все кажется слишком реальным – таким, каким не было прошлой ночью. Мы же никогда не разойдемся в разные стороны, этому не будет конца.

В уголках глаз Смерти появляются морщинки.

– Ты выглядишь так, словно я пометил тебя.

Я провожу языком по припухшим губам, приглаживаю взъерошенные волосы.

– А ты, кажется, этим доволен.

– Да. Я никогда не помечал никого из смертных – по крайней мере так.

Щеки мои вспыхивают.

Его рука возвращается, вновь чертя на моем теле какие-то фигуры.

– Подумать только, когда-то я повредил эту кожу, – он содрогается, содрогается взаправду. – Непостижимо.

Вообще-то моя киска тоже здорово пострадала этой ночью, и, вероятно, еще пострадает сегодня, так что не так уж и непостижимо…

– Я тоже вредила тебе, – напоминаю я.

– Чтобы защитить себя и свой народ. Я всегда был агрессором, даже когда ты подстерегала меня в засаде. Я знаю, ты делала все это, только чтобы уберечь тех людей – людей, с которыми не была даже знакома.

Он задевает меня за живое, и мне больно.

– Я бы тоже выслеживал своих врагов, если бы знал, что они собираются уничтожить все, чем я дорожу, – говорит он и смотрит на меня напряженно.

Я сглатываю.

– Ты слишком понимающий для человека, который даже не человек.

Не думаю, что люди способны на такое сопереживание.

Смерть вздыхает, продолжая смотреть на меня.

– У меня было много одиноких часов, чтобы подумать об этом.

– Но это ничего не меняет, – тихо, почти вопросительно говорю я.

– Но это ничего не меняет, – соглашается он.

– Я все еще намерена остановить тебя, – напоминаю я, просто на тот случай, если он забыл.

– Знаю, – вновь соглашается Смерть, и глаза его печальны.

Теперь моя очередь вздыхать. Легкого, ничем не обремененного утра как не бывало. Размышления о человечестве напоминают мне о Бене – и обо всем, что я должна сделать, чтобы спасти его раз и навсегда.

У меня есть просьба к Танатосу, которую я хочу высказать так сильно, что это причиняет боль. Но то, что я нахожусь в одной постели с этим мужчиной, ничего не меняет – он сам это сказал, – и я боюсь привлечь его внимание к этому вопросу.

– Что, Лазария? – спрашивает он. – Вид у тебя, словно туча закрыла солнце. Что тебя тревожит?

Я смотрю в странные, загадочные глаза Смерти – и решаюсь.

– Я много месяцев пряталась от тебя, только чтобы сохранить в живых моего сына.

Лицо Танатоса становится серьезным.

– Ты можешь пообещать мне, что не убьешь его? – шепчу я.

– Кисмет, – говорит он, – я забираю всех. Даже твой сын не избавлен от этой участи, но я не намерен забирать его в ближайшее время.

Я почти задыхаюсь от облегчения, хотя часть меня и хочет проанализировать, что именно имел в виду всадник под «ближайшим временем». Я хватаю Смерть за руку и крепко сжимаю ее.

– Обещай, что не сделаешь этого.

Предполагается, что я соблазняю Смерть ради спасения человечества, но жизнь Бена всегда была для меня превыше всего, и я не собираюсь вдруг становиться великодушной.

Всадник хмурится.

– Я сделаю все, что ты пожелаешь, – прижимаюсь к нему теснее.

Ноздри Смерти раздуваются, он стискивает зубы:

– Перестань, Лазария. Я не заключаю такие сделки.

Но он хочет, определенно хочет.

Однако остается непреклонным. Я стараюсь не обращать внимания, однако это тревожит меня. Секс с ним предположительно должен был смягчить его. Что