В начале сентябре мы вернулись из Америки и продолжили гастроли в Европе, но это никак не улучшило положение вещей. По сути, когда мы приехали во Франкфурт в конце сентября, все стало только хуже. Джилл болталась в огромном загородном доме, в одиночку заботясь о нашей дочке и воспитывая ее. А тем временем ее неверный муж шатался по миру, выступая с огромными концертами и приводя фанатов в восторг, наслаждаясь роскошной жизнью и (как ей, думаю, казалось) обществом своей миленькой молодой подружки. На самом же деле Орианна только изредка приезжала ко мне; большую часть времени она работала в Женеве. И это не очень меня радовало.

Итак, во Франкфурте мы давали три концерта подряд на столетнем Festhalle. Я должен был находиться в одном месте на протяжении семидесяти двух часов, а разница во времени между Германией и Великобританией была всего один час. Итак, я решил, что у меня появилась возможность увидеться с Джилл и обсудить всю сложившуюся ситуацию, разобраться хотя бы с некоторыми вопросами. Но я не смог дозвониться до нее. Казалось, что это просто невозможно сделать. Я подумал, что у меня не осталось больше других вариантов, кроме как еще раз послать ей факс из «Лейкерс Лодж».

В период гастролей по Европе в любой свой свободный день я вылетал на реактивном самолете в Швейцарию, где оставался в небольшом отеле недалеко от дома родителей Орианны. Однажды в этом отеле рано утром меня разбудил звонок. Это была Анна Коллинхэм, моя секретарша. «Что происходит, Фил? Ты на первой странице Sun.

«Что там?»

«Факс».

«Какой факс?»

«Который ты отправил Джилл».

«Как это вообще произошло?»

Ситуация стремительно выходила из-под контроля. Каким-то образом самый продаваемый британский таблоид заполучил тот факс, который я отправил Джилл. Sun кое-что отредактировал и подправил в тексте, который я написал изначально, назвал статью «Я в ярости отправляю тебе факс» и придумал историю о том, что в этом факсе я требовал развода.

Ситуация начала еще стремительнее выходить из-под контроля. Журналисты окружили дом родителей Орианны. Ее отец умирал от рака, но им было плевать на это.

Репортеры стучались в двери моей мамы, брата, сестры. Ко всем, кто знал меня, пришли журналисты, и вся эта история стала достоянием общественности. Причем не только Великобритании – всего мира. Вскоре мне пришлось привыкнуть к тому, что нельзя заходить через главный вход отеля, так как там всегда дежурят папарацци.

Со мной связался недавно получивший работу в News of the World (еще одном таблоиде) 29-летний редактор Пирс Морган. Он приводил на вид убедительные доводы: это был мой шанс рассказать свою версию истории, у меня будет право утвердить финальную версию статьи, текст будет составлен слово в слово из того, что я скажу и т. д. Конечно же, статья все равно искажала мои слова так, чтобы News of the World получила свою выгоду. Пирс Морган – скользкий тип – только подлил масла в огонь.

Было тяжело выдержать всю эту слежку и преследования, тем более зная, что весь смысл истории – ложь. Но для Орианны – 21-летней девушки, внезапно втянутой в незнакомый и неизвестный мир – это было настоящим кошмаром. Ей приходилось оглядываться, куда бы она ни шла.

Как нельзя некстати, сразу же после того, как разразилась вся эта история с факсом, мне нужно было еще и выступить на шоу MTV Unplugged на Wembley TV Studios в Лондоне, чтобы прорекламировать британскую часть своего тура. Контракт не позволял мне отказаться от этого, иначе это было бы последним, что я сделал бы в тот момент. Выходя на сцену в Бирмингеме через несколько дней, я думал о том, что это был самый неподходящий момент для начала гастролей по своей стране. Я прошел путь от «мистера Очень и очень хорошего парня» (хоть иногда и раздражающего своим участием абсолютно везде) до «мистера Ублюдка».

Концерт начался с мусора на полу: смятых банок, кусков железа, скомканной газеты. Мы играли сперва на барабанах в дуэте с Рики I Don’t Care Anymore из альбома Hello, I Must Be Going! Эта песня была о моем первом неудачном браке; я написал ее, когда мы с Энди проходили через бракоразводный процесс. Текст песни звучал довольно язвительно, и я исполнял ее соответствующим образом, прокладывая себе путь через накопившийся на сцене мусор.

Но тогда чувствовалось дополнительное напряжение. Слова в той песне никак не относились к Джилл или нашему с ней браку. Но когда я пинал брошенные на сцену газеты, я пинал все таблоиды в целом.

После первой песни я сел на край сцены и сказал: «Послушайте, все это приводит в замешательство, но вы не должны верить всему, о чем пишут в газетах…» Я не думал, что это могло успокоить кого-нибудь, даже меня самого. В театре мне всегда твердили: «Никогда не извиняйся перед зрителями. Просто продолжай делать свою работу». Но я предпочитаю думать, что услышал тогда небольшой вздох облегчения. «Господи, спасибо, кажется, мы разобрались».

Но потом, представляя песню I Wish It Would Rain Down из альбома… But Seriously, я рассказал небольшой скетч комика Сэма Кинисона (моего друга, который погиб два года назад). Он изображал пару в машине, спорившую по поводу старой подружки мужа, которую они только что видели. Я думал: вот он я, немного в роли актера, рассказываю о своей любви к комедиантам, делаю подводку к песне в свой характерной манере. Я был настолько глуп, что даже не подозревал, что это могло задеть кого-то, так как выглядело в какой-то степени так, как будто я танцевал на крышке гроба своего брака. На самом деле я просто отчаянно хотел заставить публику посмеяться, чтобы явное, витавшее в воздухе напряжение хоть немного спало. К моему стыду, в тот момент я не догадался, что это было не лучшее решение.

Тур по Великобритании в конце 1994 года закончился восьмью концертами на «Уэмбли». Звучит впечатляюще, и во многом так оно и было. Но лондонские слушатели были своеобразными: даже во время лучших концертов всегда хотя бы немного чувствуется «давай, удиви меня» настроение. А тогда на каждом выступлении присутствовали те, кто считал меня преступником.

Весной 1995 года я продолжил тур в Южной Африке. Заключительная часть гастролей называлась The Far Side Of The World и также захватывала Азию и Южную Америку. С профессиональной точки зрения все было превосходно. Я выступал на футбольных стадионах, выступал в новых для себя местах: в Индонезии, на Филиппинах, в Пуэрто-Рико. Там, в отдаленных уголках мира, я также чувствовал некоторое облегчение, так как мог отдохнуть от бесконечного давления британской прессы. По возвращении домой мне показалось, что скандал с факсом не закончится никогда.

Орианна приезжала ко мне всегда, когда ей удавалось выкроить парочку выходных. Она прилетала (создавалось впечатление, что у нее был иммунитет к джетлагу), и мы не спали всю ночь, просто разговаривая и пытаясь наверстать упущенное. Это были минуты, часы счастья посреди водоворота тринадцатимесячного мирового тура и урагана распадающегося брака.

В этой ситуации не было победителей. Мне повезло, и я мог закопаться в работе. Но, к сожалению, работа обязывала меня стоять перед тысячами людей, читавшими весь этот кошмарный бред об ужасах моей личной жизни.