щеках выступил еле заметный в отблесках свечей смуглый румянец. Неужто стыдно стало за произошедшее днем?

— Доброго вечера, — ровным голосом сказал он. — Хелена с Йоханом здесь?

— Здесь, — шепнула Ниенна и приложила палец к губам. — Подругу мою слушают, с которой мы нечисть да разбойников по трактам с весны гоняем. Не переживай, они обогреты и присмотрены. Бажен им даже клюквенного сока с сахаром по стаканчику нацедил.

Ингвар кивнул в ответ, обстучал на дверном половичке сапоги от снега и тоже шагнул к лестнице, прислушиваясь к происходящему. От него пахло сыромятной кожей, металлической стружкой и пшенной кашей на молоке, и Ниенна едва не хихикнула — ей вдруг так захотелось горячей кашки с тыквой, которой ее угощали когда-то репяные хранители, что желудок предательски забурчал.

Но кузнец этого не слышал. Он внимательно наблюдал за творившемся в зале, и с каждой секундой темные брови на тонком лице поднимались выше и выше.

— Тварь эта, значится, ревет, мужик под ней воет, как прохудившаяся труба у пьяного музыканта. Ниенка одним прыжком на телегу вскочила, топор подняла и по хребту его хрясь! Кровища так во все стороны и плеснула!

— Мужика? — ахнул кто-то из детей.

— Упыря, балбес! Я его, паскудника, за ногу схватила и тяну. Я ж сильная, и кровососа больше себя легко подниму над головой. Дернула его, в общем, как следует, мужик живо на четвереньках под телегу заполз, а гулиус на меня оборотился и смотрит эдак искоса, как подгулявший пьяница на тещу нелюбимую. И клыки скалит, паразит. Тут Ниенка сбоку подскочила и зельем некромансерским ему в харю кааак плесканет, у того мигом зенки поганые задымились и лопнули! Чучельник ему янтарь заместо них воткнул, вот, полюбуйтесь, — и валькирия подняла вверх за космы оскаленную упырью харю.

— Вааааааа! — наперебой ахнули сорванцы у камина. Глаза их так и сияли восхищением в отблесках пламени.

Ингвар же в полумраке коридора мрачнел все сильнее с каждой секундой, словно небо перед бурей.

— Твоя подруга совсем ополоумела, малькам недорослым такие страсти на ночь рассказывать? — рыкнул он некромансерке в ухо, и его пальцы сомкнулись на девичьем локте. — А если приснится потом кому эта ваша клыкастая харя, что валяется на холстине? Лечить всполох у детей тоже вы будете? Или целителя до весны ждать? Вы уедете, и поминай, как звали, а родителям кучу проблем оставите, пускай разгребают, как хотят?

Ниенне бы вслушаться в его слова, выцепить из кучи обидной шелухи разумное зерно — или увериться в своих подозрениях еще больше. Но усталость и многодневное напряжение сегодня взяли верх, а дневная баня вместо облегчения лишила последних остатков той самой веселой ярости, что была присуща всякому чародею, сражавшемуся с упырями или разбойниками. Ниенне хотелось просто есть и спать, желательно до полудня.

Ничем не сдерживаемый гнев так и плеснул изнутри кипучей волной. Она медленно повернулась к Ингвару и подняла к лицу правую руку, чьи кончики пальцев наливались недобрым фиолетовым свечением.

— Если ты сейчас же не уберешь лапищи, в этом доме будет на одну поверженную упырью харю больше. Тебя, правда, в кунсткамере не возьмут даже за медяшку, но хоть душу отведу.

— Да ты тоже дурная, как и подруга, — торжествующе-злым шепотом изрек Ингвар, и в глазах его отразилось свечное пламя, придав лицу поистине волкодлачий вид. — Вас обеих запереть надо, чтобы на людей не кидались!

— Запереть и сожрать, чтобы и костей не осталось? — с усмешкой пошла в лобовую атаку Ниенна.

Но ответить очередной язвительностью кузнец не успел — входная дверь открылась. На пороге замер рыжеголовой мраморной статуей Соколок. В том же тулупе нараспашку, в котором днем носил дрова и чай в баню. Вот только сейчас он не улыбался, а как раз наоборот — глазища его разве что молнии не метали.

— Отойди от девушки, Хенрик, — звенящим от ярости голосом выдохнул он. Хорошо, в зале у камина гомонили дети, перекрикивая любые звуки из коридора. — По-хорошему отойди.

Тот мигом опустил руку и почему-то побледнел. Ниенне только и оставалось, что растерянно переводить взгляд с одного кузнеца на другого. Хотя, казалось бы, засвети первому в лоб заклинанием, и проблема решится сама по себе! Но нет, вдруг налетевшая тревога словно приморозила ее к полу, заставляя не двигаться.

Ингвар усмехнулся как-то совсем недобро.

— Очередную несчастливицу себе нашел, рыжий?

Лицо Соколка моментально пошло ало-чахотошными пятнами.

— Заткнись, Хенрик. Пока я башкой твоей на здешней лестнице ступеньки не пересчитал. Предупреждаю, если еще хоть раз подойдешь к этой девчонке, я тебя…

— Вы чего тут? — вдруг раздался из-за спины Ниенны голос Бажена.

Хозяин стоял в проеме, недовольно щурясь. Широченная его спина отгораживала от вошедших залу с гостями.

— Ничего, — быстро сказал Ингвар. — Доброго вечера, Бажен. Я чуть раньше освободился, детей забирать пришел, им спать укладываться пора.

— Добро, — спокойно ответил хозяин постоялого двора. — Забирай, и можешь даже не кормить, они у меня час назад перекусили. Сам хоть дух переведи немного. Идем, я тебе сбитня нацежу.

Молодой кузнец благодарно кивнул и проследовал в комнату, которая мигом заполнилась многоголосым гудением. Бажен шагнул следом, даже не взглянув на еще одного участника скандала. Тот стоял, тяжело дыша, и лишь тонкие ноздри его трепетали от гнева.

— Ты как? — бросилась к парню Ниенна. — Не обращай внимания, он дурак невоспитанный. На меня сегодня тоже наорал, когда я посоветовала младшего брата в Ахенбург к целителям везти…

Соколок перевел дух и вытер взопревший лоб.

— Держись от него подальше, — вдруг жестким тоном заявил он. — Хенрик — лживый гад, что способен втереться в доверие даже к таким умным людям, как Бажен. Но я его подлую изворотливую душонку знаю!

И Ниенна поразилась, насколько злым стало приятное лицо рыжего кузнеца. Наверное, надо было сказать, что сама разберется, от кого держаться подальше, а от кого — нет. Но Соколка вдруг стало очень жалко.

— Про какую несчастливицу вы говорили? — спросила она.

— Про Лелю, невесту мою, — глухо ответил Соколок после заминки. — Было у нас с ней все сладко и гладко, а год назад Лелюшка вдруг заявила, что больше меня не любит, и переметнулась к Хенрику. Конечно, не сладилось у них ничего, ибо не выйдет путного у смурного лешего и девицы, что похожа на весеннюю зарю. Вернулась она ко мне, плакала долго, говорила, умопомрачение нашло. Я еще кочевряжился, болван, нос воротил. Думал, пусть побегает вокруг меня, больше ценить станет. И провожать в один прекрасный день не пошел, хотя надо было. Леля тогда в деревеньке в пяти верстах отсюда жила, у тетки.