– Ой, ерунда, почти все его недостатки можно исправить обычным косметическим ремонтом, – сказала мама и покраснела, осознав, что выдала секрет.

Утром в понедельник Шарлотта сделала заявку на дом, и наш таунхаус был выставлен на продажу, как и дом моей мамы. Неделю спустя, когда Кася от нас уехала, меня охватило смешанное чувство. Было и страшно, и интересно: мы вступали на новый путь и дороги назад уже не было.

Мама переехала к нам. С воскресенья по пятницу она жила в комнате Каси, а в пятницу уезжала к себе домой, чтобы постепенно собрать вещи и подготовить дом к продаже. Пару недель все шло на удивление хорошо. Я мог ездить на работу на машине, а не на общественном транспорте, поскольку мама в течение дня возила детей на своей машине. Белла практически сразу после появления мамы в доме начала отлично спать по ночам. По выходным Белла по-прежнему спала плохо, чем подтверждала теорию Шарлотты, что дело исключительно во мне – мое потакание требованиям ребенка приводит к таким результатам.

Мы с матерью аккуратно обходили острые углы в общении. Я старательно подавлял свои эмоции, когда мама говорила что-то неприятное. Она же послушно удалялась после ужина в свою комнату смотреть телевизор. Как-то поздно вечером мама уснула с включенным телевизором, и я попытался прошмыгнуть в ее комнату, чтобы выключить телевизор, но дверь в комнату оказалась запертой.

– Ты же сам хотел, чтобы она не зависела от нас, – сказала Шарлотта, когда я вернулся в кровать, ворча по поводу слишком громкого звука.

С тех пор как родилась Флора, мама всегда встречала Рождество с нами. Думаю, мы с ней оба боялись этого времени года. На всех каналах логотип появлялся с заставкой падающего снега, любой прогноз погоды сопровождался сводками с горнолыжных курортов, а в каждой рекламной паузе непременно фигурировало счастливое семейство из трех поколений, собравшееся за праздничным столом. И мне то и дело казалось, что дух Росса выследит нас и явится в нашу гостиную.

Каким бы терпеливым и понимающим сыном я ни старался быть, меня не покидало ощущение, что матери мое присутствие в тягость, так что в праздники я проводил большую часть времени на кухне – под предлогом того, что надо присмотреть за индейкой или помешать подливку. Время от времени я высовывал голову из-за двери в гостиную, спрашивая, не хочет ли кто-нибудь еще чаю или шампанского, и видел, что моя мать, жена и дочь прекрасно проводят рождественский вечер без меня, словно я вообще не часть их семьи.

Что удивительно, в свете перспективы нашего совместного житья в новом доме последнее Рождество, проведенное в Вандсворте, было не таким ужасным. Наверное, потому, что все мы старались приспособиться к будущей жизни под одной крышей. Мама приехала в сочельник и привезла с собой копченого лосося и традиционный торт-полено из супермаркета. Вместо того чтобы, как обычно, улизнуть в гостиную к Шарлотте, она осталась со мной на кухне, попивая джин с тоником и спрашивая меня о работе, о том, что я решил готовить в этом году – гуся или индейку.

Я же, в свою очередь, поблагодарил ее за хороший выбор подарков для Беллы и Флоры. Мы с ней как будто решили простить друг другу все обиды и недомолвки. Возможно, у обид тоже есть срок давности, подумал я, с удивлением осознав, что это было уже десятое Рождество после смерти Росса.

На следующий день я смотрел, как мама помогает Флоре собирать ожерелье из бусинок, и подумал, что горжусь тем, как она научилась находить радость в своих внучках.

Флора подбежала ко мне:

– Папа, на следующий год у нас будет такая высокая елка, что нам придется забираться на стремянку, чтобы надеть звезду на верхушку! – заявила она.

– Точно, детка! – сказал я, представляя высокие потолки в гостиной в нашем будущем доме с белым фасадом.

– Папа, а что такое стремянка?

– Это лестница, которая стоит сама по себе.

– Нарисуй мне в альбоме стремянку, пожалуйста!

Флора восхищалась новыми словами, и я купил ей альбом, где мы их записывали, часто снабжая слово иллюстрацией. Рядом со словом «стремянка» я нарисовал елку, стоящую в застекленном эркере, как на верхнем этаже нашего будущего дома, а рядом – стремянку и на верхней ступеньке – девочку, которая протягивает руку со звездой к верхушке елки.

Я отдал альбом Флоре.

– Стре-мян-ка, – прочитала она, водя пальцем по буквам.

– Четыре годика, а уже читает! – гордо произнесла Шарлотта.

– Росс рано научился читать, – сказала мама. – И Ангус тоже не сильно отставал, – спохватилась она.

– У бабушки будет своя елка внизу, и у нас будет даже две елки! – сказала Флора, явно повторяя слова моей мамы.

– А в саду у нас будет еще много елок! – подыграл я. – Мы можем и их тоже нарядить гирляндами!

Шарлотта улыбнулась мне. На коленях у нее сидела Белла. Малышка держала в руках мягкого слоника, у которого одно ухо шелестело, другое пищало при нажатии, а в тельце был спрятан шарик-погремушка, который звенел, если слоника потрясти. Кожа у нее в тот день была в сравнительно приличном состоянии, и с ярко-рыжими кудряшками на голове Белла была похожа на маленького ангелочка.

Я постарался запечатлеть в памяти этот нежный образ трех поколений женщин нашей семьи, понимая, что, если я достану фотоаппарат, их позы будут зажатыми и чары рассеются.

– Иди посиди с нами, – проговорила Шарлотта. – Ты все утро суетился на кухне.

– Папа, давай сделаем вместе браслетик, – сказала Флора.

Индейка доходила, подливка была готова. И если овощи будут слегка переварены, разве это так уж важно?

Не снимая полосатого сине-белого фартука, который мне как раз подарили, я сел на диван рядом с мамой, и она отдала мне коробку с бусинками, а Флора забралась ко мне на колени.

В газовом камине горел огонь. За окнами большого эркера затухали вечерние сумерки, а с ними ярче разгорались гирлянды на елке. И я подумал, что, если бы сейчас кто-то увидел нас со стороны, перед ним была бы картинка совершенно счастливой семьи.

2007 г.

ТЕСС

Кажется, что в период новогодних праздников население Великобритании удваивается. Я не понимаю, откуда у людей берется столько места в холодильниках для всех этих керамических формочек с заливным из курицы, украшенным клюквой. И если «Стилтон» – такой безумно вкусный сыр, то почему его никто не ест в другое время года? И почему обычная семья, которая весь год обходилась простыми крекерами, в Рождество вдруг непременно должна купить огромную пачку «специального сливочного печенья для сыра»? Какой дурак согласится выложить двенадцать фунтов за обычный шоколадный рулет только потому, что его сверху украсили кремом и сделали похожим на полено? Или доплатить за него еще больше, потому что внутри апельсин, если в этот сезон огромная сетка отборных апельсинов продается по три фунта за полтора килограмма? В этой стране вообще остались люди, которым действительно нравится рождественский пудинг?