Роды прошли сложно из-за того, что положение плода было неправильным – голова у ребенка была не прижата к груди, а откинута назад. Мы заранее решили назвать малышку Беллой, но даже самый любящий родитель не смог бы назвать ее красавицей – она появилась на свет с синяками от щипцов и взъерошенными ярко-рыжими волосами.

Когда у тебя спокойный младенец, который много и хорошо спит, как это было с Флорой, то легко поверить, что ты – хороший родитель от природы. Я тайком лелеял эту мысль, слушая, как мои соратницы по детской группе жаловались друг дружке на недосып. Появление Беллы стало наказанием за мое тщеславие и гордыню. Шарлотта вернулась к работе уже через две недели после родов, а Флора не выказывала никакой радости от появления в доме орущего младенца, перетянувшего на себя все внимание родителей, до того безраздельно принадлежавшее ей одной. И вот так вышло, что рассветные часы я частенько встречал в машине – я ездил кругами по южной части Лондона, а рядом со мной в автокресле спала Белла, просыпаясь на каждом светофоре.

С тех пор как я ушел из «Скорой помощи» в поликлинику, я утерял навык бодрствования по многу часов, так что теперь постоянно существовал в состоянии зомби, словно не до конца приходя в сознание. Веки с трепетом раненой птицы начинали закрываться, стоило мне присесть. Я потреблял эспрессо в таком количестве, что сердце билось в бешеном ритме, и иногда казалось, что это – единственная мышца, еще способная шевелиться в моем организме.

Шарлотта не отрицала, что совершенно не занимается вторым ребенком, как будто у нас были варианты и мы сами себе выбрали свою участь. Так что если я уставал до изнеможения, что ж, это был мой выбор – так считала она. Шарлотта же решила посвящать все свое внимание Флоре, чтобы та не чувствовала себя заброшенной. Она читала ей книжки на ночь, водила на прогулки и на занятия танцами по выходным. Флора с каждым днем все больше походила на мать, перенимая ее манеры и выражения, вкус в одежде. Шарлотта любила всем рассказывать историю, как они с Флорой пришли в «Селфриджес» и в примерочной, примеряя розовое нарядное платье с пышной юбкой, Флора спросила у продавца:

– А есть такое же, только черное?

Когда Белле было полтора месяца, у нее началась экзема. Сначала я убеждал себя, что ее розовые щеки – это признак несомненного здоровья. Но когда пятна начали появляться по всему телу, я больше не мог игнорировать очевидное.

Экзема, или, проще говоря, диатез, – болезнь, которая не вызывает симпатии и сочувствия у окружающих. Она обычно не угрожает здоровью, если не запустить ее до развития стафилококковой инфекции на язвочках. Но она здорово портит жизнь – чешется, доставляет ребенку массу неудобств и выглядит просто ужасно. Когда у тебя здоровый ребенок, ты и не замечаешь, насколько часто прохожие заглядывают в коляску, чтобы полюбоваться на малыша и сказать тебе что-нибудь приятное. Когда у твоей дочки экзема, ты каждый раз видишь, как их улыбка тает, стоит им разглядеть мокнущие корочки на ее коже.

Стыдно вспомнить, с какой легкостью я говорил родителям, приносившим ко мне на прием в хирургическое отделение своих страдающих экземой детей, что с возрастом все пройдет, и выдавал крем с гидрокортизоном. Я понятия не имел, как тяжело иметь такого ребенка и сколько усилий требуется в уходе за ним. Конечно, у большинства детей диатез проходит уже к двум годам, но когда твоему ребенку всего шесть недель от роду, два года кажутся вечностью. А еще хуже то, что после того, как у ребенка пройдет диатез, велика вероятность, что у него разовьется астма.

Любую свободную минуту на работе я использовал для поиска информации о сообществах родителей детей с подобной проблемой. И их советы оказались куда более полезными, чем все то, что могли сказать мои коллеги-врачи. Кася пришила к рукавам комбинезончика Беллы маленькие хлопковые варежки, чтобы малышка себя не расчесывала.

Если это твой ребенок, то даже после полного рабочего дня ты найдешь в себе силы встать к малышке посреди ночи, понимая, что единственный шанс успокоить страдалицу – это долго качать ее на руках. Но если ребенок чужой, такой график выдержать непросто. Кася честно помогала нам пару месяцев, но потом у нее появился парень, который предложил ей вернуться в Польшу и помогать ему с работой в интернет-магазине. Так что оставаться в Англии она больше не хотела.

Когда она сказала нам, что уходит, у меня было такое несчастное выражение лица, что Кася пообещала подождать с уходом, пока мы не найдем ей замену. Но это было непросто. Мы с Шарлоттой оба работали. Единственная кандидатка, которая понравилась нам обоим, пришла на собеседование в тот день, когда диатез Беллы обострился пуще прежнего, и, увидев ребенка, попятилась от нее с нескрываемым отвращением.

Хотя всем известно, что диатез – это аллергическая реакция, Шарлотта придумала целую теорию, что и диатез, и отъезд Каси, и вообще все наши проблемы вызваны гнетущей атмосферой нашего дома.

– Здесь темно и сыро, и я уверена, что воздух напичкан разными вредными веществами, – вздыхала она с такой регулярностью, что до меня наконец дошло, чего она ждет.

– Ты хочешь переехать? – спросил я однажды.

Я думал, она хочет перебраться подальше от города, где воздух чище, – куда-нибудь в Суррей, где мы оба выросли. Но нет, она присмотрела дом в одном из переулков Лэдброк-Гроув – фешенебельный район, белые фасады, и сам дом – высокий, элегантный и совершенно нам не по карману.

– Не говори ничего, пока не увидишь его внутри, – шепнула она мне, когда мы поднимались на крыльцо с агентом по недвижимости.

В доме было четыре этажа, включая подвальный.

– И еще можно задействовать крышу, – любезно уточнил агент.

Он был не старше меня, но излучал уверенность человека, обладавшего красной спортивной машиной и модной стрижкой.

– В наше время многие предпочитают снизить планку, – сказал агент, подмигнув Шарлотте с намеком.

В ответ она неискренне рассмеялась.

Раньше дом принадлежал пожилой даме, и, похоже, его не ремонтировали с пятидесятых годов прошлого века. Кухня со старой плитой и пожелтевшими фасадами шкафов была похожа на декорацию к старому фильму. И в доме нестерпимо воняло кошками.

– Он слишком большой для нас, – шепнул я Шарлотте.

– Вот именно, – сказала она. – Я подумала, можно сделать две отдельные квартиры для сдачи внаем: одна в подвальном этаже и еще одна – на верхнем, а между ними будет наше собственное пространство.

– И верхние жильцы будут ходить к себе через наше пространство, – возразил я, недоумевая, зачем вообще ввязался в обсуждение этой темы. Практичность была совершенно не свойственна Шарлотте, а я за всю жизнь даже книжкой полки не прибил своими руками. Ремонт и строительство были нам просто чужды. Единственный из знакомых мне людей, кто мог бы помочь в этом деле, был мой отец. Но с ним мы давно утратили связь, поскольку ни он, ни я не слишком стремились поддерживать контакт. Ну и, наверное, я делал это из уважения к матери, с которой мы как раз виделись гораздо чаще, чем мне бы хотелось.