мире, который стал антиутопией. Все эти книжки, которые вы, умники, читали, теперь здесь реализовались – довольны, мечтатели? Слушаю вас, и уши падают на пол. Вы ждали антиутопию – и вот вы в ней внутри. И я с вами. Антиутопия с подзаголовком “Заговор старых против молодых старых”. А я на это не подписывалась. Это ваши дела, пожалуйста, а мне – нет. С вами эпохи по сортам водки считать. А вся моя жизнь – в засечках терактов, по ним можно мой таймлайн писать. Улица Гурьянова, Волгодонск, Пушкинская, “Норд-Ост”, “Крылья”, Беслан и далее по расписанию – это я еще пропускаю. Или такие рисунки в подростковой “Азбуке” – “грибы”, “крокодил”, “доб” – не хочешь? Это история моего взросления и таких, как я. Тех, кто в метро не ходит в шарфе, не садится в последний вагон и помнит, зачем в шапку надо писать. Я буду строить свою личную утопию и плевать хотела на мужиков с одышкой в камуфляже. Не прячьтесь, идиоты, мы вас видим».

И она стала рассказывать, с чего все началось.

– Ты спрашиваешь, с чего все началось? Наливай еще. Я ходила на всякие концерты, даже предлагала целоваться за проходку, так я понимала свободную любовь и отказ от капитала. Так что уже тогда я с зелеными волосами ходила. Поэтому мне нравится, что нас называют изумрудные люди – я стала изумрудной еще до того, как это стало модным. Это всё не про ме-ня, конечно, было, но в отличие от тебя, лоха, я знаю разницу между хайратником и фенечкой. Да какие это были хиппи! Ересь, сублимация. Это как многие пошли в НБП, даже всякие еврейские дети, просто чтобы куда-то пойти.

Мы выпили уже половину бутылки, и я ее спросил, с чего началось Радио.

– Ты спрашиваешь, с чего все началось? Наливай еще. Умер наш друг. Я звала его Шато. И остался его голос. И мы решили сделать ему памятник. Он хотел создать «Дачу похуистов». Такой у него был проект. Для друзей. И мы решили его осуществить. Он же был архитектор. Ну и что, что не успел ничего построить. И когда он умер, мы нашли дыру в стене. Размером с три наших кулака. Засунули туда телефонную трубку. Записали кассету с его голосом, всякой музыкой и шумом, которые про него. Эта трубка и сейчас стоит. Ты и сейчас можешь послушать. Нет, вру, наоборот. Когда дом, где была эта трубка с «Дачей похуистов», сломали, мы рассвирепели. Так все началось. Так мы решили, что вернем и его, и все остальное, что мы любим. Я в тот вечер выпила лишнего с ребятами и на спор сломала защиту радио «Русская дача». И там полминуты звучал голос Шато. А его так и звали – Возвращающийся. Такое прозвище. Так что, как видишь, все объяснимо.

– Да, все обратимо.

– Ты уже нажрался, да?

– Да нет. Просто все обратимо.

– Ага. Или наоборот. Наливай, наливай.

3.81

Ан говорил мне: «Я придумал еще кое-что. О людях, погибших в ГУЛАГе, мы читаем или сами думаем: “Он не успел закончить свою работу”. И понимаем, что, кроме всего главного, эта катастрофа уничтожила миллионы возможных свершений. Я говорю сейчас только о работе научной. На кухонном столе в пепельнице остается еще тлеющая папироса, и пепел с нее падает на лист с незаконченным расчетом. На полочке рядом с незаполненным гербарием – чашка с мягким следом от недорогой помады. Не поэты, художники, режиссеры, а историки, физики. Та работа, которая могла бы быть продолжена. Да что я говорю: и замыслы фильмов, и книг, и то, что теперь мы зовем проектами, – сотни тысяч несозданных миров. Я думаю о божественном институте, который возвращает имена, осуществляет замыслы, дела людей, уничтоженных в двадцатые-сороковые годы».

И, противореча себе, говорил, что мы уже живем в антиутопии. Что все, что существовало, перестало быть конечным. В прошлом все неизменно сохранено, а не безвозвратно потеряно.

– Знаете, почему мы еще так обрадовались, что вы носитесь с письмами незнакомых людей? Потому что вы доказываете, что они живы.

– Да, вы говорили, что они живы, пока их помнят.

– Но дело не в этом или не только в этом. Они становятся вашими союзниками, вашим племенем. Времени ведь нет. Ваша тоска про то, что вы кого-то там любили, а они умерли – как же я теперь такой один-одинешенек, – вы меня извините, это смехотное дело, глуподурость. Однажды ты их всех найдешь.

(Иногда он внезапно переходил на «ты», но быстро возвращался к «вы».)

– Однажды вы их всех найдете и будете сидеть на руках у всех гостей с видом важным и глупым, будто бы ничего не понимая. Вы и невидимый Бог.

– Будешь во времени и нас помяни?

– Да. Так красиво, что именно с этим кусочком мне удалось прорваться в эфир, а вы меня услышали. Эти встречи, эти старики не просто так вам выдаются – они тебе, вам чего-то подсказывают, они вас чему-то учат, это ваша нейронная сеть, колебания волн.

– Вы правда верите, что мы можем все? Что в нас есть сила всего на свете и мы можем мыслями менять окружающее?

– Конечно. Я не верю, я знаю. И вы верите.

– Как это?

– Радио, на котором вы работаете, на этом принципе живет. Клотильда – а теперь и вы – занимается техникой, но это все разум, а внутри всей затеи – вера в связь всего со всем. В то, что мы можем подключиться к одной общей волне. Та вера, те мечты, те убеждения, которые мы излучаем и Радио излучает, – все это запускает колебания нужной частоты. И они привлекают все те возможности, которые мы ищем. Называйте это магией или как угодно. Но это просто правда, которую придумали Бог, Бом и Бор, – теория квантов. Три великих физика. А мы с вами – их квантовые механики. Вот что такое Радио, которое мы делаем. Я всякий раз удивляюсь, что это надо объяснять!

Эти встречи, разговоры длились несколько десятков дней.

– Главная работа злодеев, тех, кого хочет победить Володя и Баобаб, власти всей и нечисти, – останавливать время, замораживать его. Они – демоны. Но вы же понимаете, что это невозможно, вернее, что это возможно, если думать, как они. Но как только вы почувствуете, что время иначе устроено, вы его услышите. И их победите, не победив. Кстати, про услышите. Я верю, что Иисус Навин обрушил стены Иерихона звуками своих труб. Очень жалею, что эта мелодия не дошла до нас, – что именно он играл? Поэтому я попросил