Действительно, о железном купоросе, этом обличителе (есливерить словам Чижа) цианида, все благополучно забыли.

А Ботболт помнил.

— Или про купорос вы сказали для красного словца?

— Нет, не для красного… Просто математически построитьверсию гораздо интереснее, чем довериться унылым лабораторным опытам.

— Так вы математик? — не отставал Ботболт. —Вы же сказали, что химик!

Только теперь я заметила, что Ботболт злится. Нет, внешне ничегоне изменилось и он оставался абсолютно спокойным, но под заледеневшейпергаментной кожей бурята теперь бурлила жизнь. Глаза стали чуть шире, рот —чуть больше, а ноздри расплющились так, что покрыли собой половину щек. Чиж неоправдал его ожиданий, он мог умереть, он даже вытребовал себе посмертныельготы — и остался жив!

— Вообще-то я оператор. — Чиж примирительноулыбнулся. — Но чистая математика интересует меня гораздо больше, чемхимия. Как оказалось. Извините, если я вас расстроил.

Это прозвучало как: “Прости, старик, коньки я не откинул,хотя и старался”.

— Ты обещал рассказать о версии, — напомнила яЧижу.

— Да. Я расскажу… Обязательно. Но ее должны услышатьвсе. Убийца прежде всего.

По тому, как деловито Чиж произнес слово “убийца”, сталоясно, что версия — посоленная, поперченная и обжаренная до золотистой корочки —уже готова к употреблению.

— Сделаем так, Ботболт. Вы можете отправляться костальным. Мы с Алисой подойдем ровно через пять минут.

Ботболт, уже успевший взять себя в руки, слегка поклонилсянам и исчез в коридоре.

— По-моему, он сильно расстроился из-за того, что актасамоубийства не произошло, — глядя вслед буряту, сказал Чиж.

— По-моему, ты просто идиот. Ты действительно могпогибнуть, или это был спектакль, рассчитанный на простаков?

— А ты бы жалела?

— Ни секундочки, — с легким сердцем сказала я.

— Я тебе не верю. — Безапелляционности Чижа можнобыло только позавидовать. — Тебе совсем не понравилось?

— То, что ты остался жив?

— То, как я тебя поцеловал.

Поцелуй, поцелуй… Интересно, как целуется Райнер-Вернер? Егогубы совсем непохожи на худосочный рот Чижа, его губы — мягкие и слегкаприпухлые, как пятки у младенцев… Интересно, какие они на вкус?..

— Прекрати! — зло бросил Чиж, и я даже вздрогнулаот неожиданности.

— Что прекратить?

— Прекрати думать об этом лосе! Я же вижу! Стоишь рядомсо мной и нагло сравниваешь… Мол, Петя Чиж — это так, детский лепет на лужайке!Мол, Петин поцелуй — это укус комара, не больше. Прихлопнул и забыл. А гансик —гансик совсем другое дело! И губы у него другие. Мягкие и слегка припухлые,как…

— Как пятки у младенцев, — раскололась я.

— Держи карман шире! Как переваренные пельмени!Кое-какой товарный вид имеется, но жрать-то невозможно!

— Кстати, насчет “жрать”. — Я почувствовала легкийукол совести и решила успокоить Чижа. — Если твое предложение остается всиле, мы можем пообедать. В каком-нибудь ресторанчике. Когда все закончится.

Чиж, получивший утешительный приз, сделал круг почета покухне.

— Мне кажется, это никогда не кончится! — сгоречью произнес он. — А ты что скажешь?

Я развела руками: что тут скажешь, в самом деле!

— Ты подозреваешь кого-то конкретно? Ты думаешь, этоМинна?

Мой невинный вопрос вызвал у Чижа странную реакцию. Он сновапринялся наматывать круги по кухне.

— Ох уж эта Минна! Она прямо как бельмо в глазу,честное слово! Куда ни кинь, везде она! Под благовидным предлогом она не пошлана прогулку, а осталась в доме. Более того, когда ты случайно… Так сказать..,внепланово.., заглянула на кухню, она была там и производила манипуляции с… Счем она производила манипуляции?

— Не знаю. — Я вдруг почувствовала угрызениясовести от того, что днем оказалась не на высоте, не набросилась на Минну снунчаками и ордером на арест и не потребовала от нее немедленной дачи показаний.

— И дверцы шкафа… Они были открыты. Почему они былиоткрыты, ведь Ботболт утверждает, что спиртное обычно запирается?

— Они были открыты, потому что их открыли. Может быть,это сделали Доржо с Дугаржапом. Раз уж они такие порочные и лакают что ни попадя,то подобрать ключи к буфету для них не было проблемой…

— Ты хочешь сказать, что Минна просто воспользоваласьэтим?

— И не только она, — неуверенно протянулая. — Я тоже.

— Я не верю в случайности. Вернее, в цепь случайностей.Цепь случайностей — это уже закономерность. Это хорошо продуманный план. И этосмущает меня больше всего.

— Что именно?

— Для того чтобы провернуть это дельце и выйти сухим изводы, преступник должен был отлично знать дом. И не просто изучить его за паручасов. Он должен был приехать с заранее заготовленным планом! Иначе ему быпросто не удалось провернуть его. Иначе он просто не открыл бы дверь на кухню.Самое важное в этом деле — открытая дверь. И ваза на полке. Они дали убийцевыигрыш во времени и обеспечили ему стопроцентное алиби. Или почтистопроцентное.

— Стопроцентных алиби не бывает. — Полгода работысо звездой детектива не прошли для меня бесследно. — Во всяком случае, такутверждает Аглая… Утверждала. Она говорила, что у каждого человека естьмаленькая грязная тайна.

Чиж самым непостижимым для меня образом залился румянцем.

— У каждого человека есть маленькая грязнаятайна, — повторила я. — И для того, чтобы скрыть эту маленькуюгрязную тайну, человек способен признаться в самом настоящем преступлении. Дажеесли он его не совершал. Или пойти на настоящее преступление… В настоящемпреступлении есть что-то от высокой трагедии. В нем можно раскаиваться, в немможно не раскаиваться, но оно не является постыдным.

— В отличие от маленькой грязной тайны?

— Ну да…

— Какой бред! — со смаком сплюнул Чиж. — Гдеты набралась этой псевдофилософской мути?

— Почему же мути? — обиделась я. — Разве тыне читал “Стыдливые сны”? Между прочим, они признаны лучшим детективом прошлогогода…

— Кем признаны? — Щеки Чижа продолжалиполыхать. — Экзальтированными журналисточками из “желтой прессы”?Критикессами в буклях, которые за штуку баксов объявят какую-нибудь госпожуТютькину или Пупкину новым Львом Толстым? Или — страшно даже подумать — новойАгатой Кристи!

— Почему же за штуку баксов? — оскорбилась яподобным расценкам.

— Правильно, не обязательно за штуку. Можно и запятьсот. И за триста.