— Я не знаю, когда точно это произошло. Но на кухнебыла Минна.

— Ты говорила… Да. Не будем пока зацикливаться наМинне… Ты видела их во время обеда — Доржо и Дугаржапа?

— Да. Они разносили блюда.

— И что? Они были вменяемыми?

— В каком смысле?

— Ну… Перегаром от них не несло?

— Знаешь, я не принюхивалась.

— В любом случае… Они должны были еще убрать со стола ивымыть посуду, если я правильно понимаю. И привести в порядок столовую. Послетакой обильной трапезы с таким количеством едоков на это уйдет минут двадцать —полчаса как минимум…

— К чему ты клонишь?

— Упиться в стельку и заснуть мертвецким сном закакие-то жалкие двадцать минут — с таким талантом нужно родиться!

— Я не понимаю… Ты что, не веришь мне? Думаешь, я всепридумала про бурятов и кладовку? Если уж на то пошло, у меня естьсвидетельница — Минна.

— Да-да, я помню. Минна. Минна и здесь оказаласьпоблизости. Значит, они спали?

Теперь, после допроса с пристрастием, который учинил мнеЧиж, я начала сомневаться. А были ли буряты в кладовке? И была ли вообщекладовка?

— Мне показалось, что они спали, — сдержанноответила я. — Это же простая логика, Чиж! Два человека валяются на полу,между ними — две пустые бутылки коньяка… Ну, скажи, что бы ты подумал на моемместе?

— Не знаю…

— Они были мертвецки пьяны, говорю тебе!

— Вот именно, мертвецки'. — От безмятежной улыбкиЧижа у меня побежали мурашки по спине.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Только то, что после обеда их никто не видел. Вовсяком случае — живыми. Я недоверчиво хихикнула.

— По-моему, ты заговариваешься.

— По-моему, мы совсем не знаем этого дома. И тех, кто внем обитает.

— Хочешь заняться изысканиями? Чиж накрутил на палецхохолок и, секунду подумав, честно сказал:

— Не имею ни малейшего желания.

После столь чистосердечного признания Чиж оставил в покое икладовку, и мои скорбные воспоминания о пьянчужках. И мы наконец-топереместились на кухню. В ней ровным счетом ничего не изменилось, если,конечно, не считать исчезновения главной улики, гвоздя сегодняшнего вечера —бутылки с шампанским.

Те же стройные ряды бокалов и нестройные ряды выпивки, тотже раритетный телефон на стенке, то же крошечное окошко.

— Странное место для кухни, — изрек Чиж, обшаривглазами мебель.

— Почему же странное?

— Я имею в виду это куцее окно. Несолидно как-то. Вездеазиатская роскошь и торжество евростандарта вкупе со стеклопакетами. А здеськак в деревенской бане: минимум света.

Пожалуй, Чиж был прав: кухня освещена из рук вон, даже днембез ламп не обойтись…

— Так что здесь делала Минна?

— Я не знаю. Когда я пришла, она стояла у буфета. Вотздесь.

— И чем она занималась?..

— Ну, я же не буду заглядывать ей через плечо! И потом,если учитывать ее комплекцию… Это довольно трудно сделать! Мне вообще было недо этого! — Я прикусила язык, вспомнив, как нежно относится Чиж кзабубенному фрицу Рабенбауэру.

— И?..

— Когда я вошла, она страшно смутилась и уронила что-тобьющееся.

— Что?

— Не знаю… Потом она сказала… Она сказала, что ищеткакую-нибудь емкость, чтобы полить цветок. Да, именно так она и сказала:“какую-нибудь емкость, чтобы полить редкий цветок”.

— А ты?

— А я спросила у нее, где находится водка или спирт.Для растирания.

— А она?

— Она указала мне на нижние полки буфета.

— На эти? — Чиж присел на корточки передантикварным чудом и попытался открыть дверцы. Но у него ровным счетом ничего неполучилось — дверцы были заперты!

— Что за черт! — громко удивилась я. — Днемони были открыты!..

— Вот как! — Оставив в покое неподдающийся буфет,Чиж переместился к столу с выпивкой. А потом нагнулся к оконцу и расплющил носпо стеклу. — Да, жаль, что мы не можем восстановить всю картину. Вот еслибы… — И тут створка, тихо скрипнув, подалась. Окно не было закрыто на задвижку!Может, Ботболт проветривал кухню?

— Вот если бы я снова вышла и посмотрела на тебя черезокно. А ты — на меня. Чтобы восстановить всю картину. Ты это хочешь сказать?

Чиж крякнул: он хотел сказать именно это. Тут и к гадалкеходить не надо!

— Ну… В общих чертах.

— В общих чертах пошел ты к черту!

— Не злись, я…

Окончания фразы не последовало: Чиж неожиданно упал наколени и принялся ползать по полу. И через минуту извлек из-под шкафа, стоящегокак раз напротив буфета, в противоположном углу кухни, керамический черепок.

… Это осколок от той самой емкости, которую разбила Минна?

При жизни черепок принадлежал изделию, отдаленнонапоминающему краснофигурную греческую вазу. На нем явно просматривалисьскладки туники и часть ступни. Кроме того, весь черепок был покрыт несколькимислоями зубодробительного лака, что отнюдь не придавало ему историческойценности.

— Это он?! — переспросил меня Чиж.

— Вряд ли… Во-первых, Минна стояла возле буфета, а этосовсем в противоположном углу. Не мог же осколок отлететь так далеко!..Во-вторых, ты просто больной человек, Чиж! И всех окружающих заражаешь тем жесумасшествием. А если этот кусок керамической дряни пролежал здесь с прошлогогода? Или вообще со времен раскопок Трои…

— Не похоже. Ты видишь, какая здесь чистота? На кухневсе тщательно убирается. Ни единой соринки. Ему бы просто не позволили лежатьздесь, этому, как ты говоришь, куску керамической дряни.

— Ну, не знаю. — В словах Чижа была определеннаялогика. Кухня господина Улзутуева действительно казалась вылизанной, какпровинциальная церквушка накануне двунадесятого праздника Воздвижения КрестаГосподня.

— Здесь и знать-то нечего, достаточно разуть глаза… Ив-третьих, шкаф стоит впритык к двери, посмотри! — Чиж торжествующерассмеялся. — Двери в оранжерею… Интересно, когда именно разбилась самаваза?

— Сегодня, — раздался за нашими спинами мягкий басБотболта.

Опять чертов бурят! По воздуху он летает, что ли?! Или егопростая бурятская мать из простого бурятского улуса согрешила с простымбурятским привидением?

— Это опять вы, Ботболт, — недовольно поморщилсяЧиж. — Такое впечатление, что ваша мать согрешила с привидением. За девятьмесяцев до того, как вы появились на свет.