— Ты переживаешь?

— Переживаю. Хватит смертей на сегодня.

— Ты переживаешь из-за этих смертей или из-за меня?

Я надолго замолчала. Я не знала, что ответить. Больше всегоя переживала за себя. Вернее, за свой собственный пошатнувшийся рассудок. То,что выйти из этого трижды проклятого дома без потерь не удастся, —свершившийся факт. Но и на роль наперсницы смерти я своего согласия не давала.Весь вопрос сейчас состоит в том, какой репликой закончить пьесу и какпобыстрее опустить занавес. И при этом не пришибить декорациями ни в чем неповинных работников сцены.

— Ты не ответила, — напомнил о себе Чиж.

— А ты как думаешь? — осторожно сказала я.

— Хотелось бы, чтобы ты переживала из-за меня.

— Хорошо. Я переживаю из-за тебя.

— Замечательно! Но в общем… Если я правильно оценилситуацию, ничего страшного в том, что я выпью это чертово шампанское, не будет.

— А если ты не правильно оценил ситуацию?

Чиж развел руками, что могло означать только одно: если онне правильно оценил ситуацию, то в стане дорогих покойников ожидаетсяпополнение.

— Не нужно этого делать, Чиж… Пожалуйста.

— Я просто хочу проверить свою версию. Я подозреваю,что она верна.

— А если неверна?

— Если неверна, пусть высокое собрание выслушаетпоследнюю волю приговоренного к смерти. Вы готовы выслушать ее, Ботболт?

Ботболт кивнул головой в знак согласия.

— Ты готова выслушать ее, Алиса?

— Может быть, для начала напишешь бумажку? — Чижсознательно играл у меня на нервах, и я была больше не в силахсдерживаться. — “В моей смерти прошу никого не винить…"

— Два свидетеля. Два свидетеля — вполне достаточно.

Никаких бумажек не надо. — Он опустил голову и тихимжалобным голосом попросил:

— Поцелуй меня, пожалуйста.

— Что?!

— Поцелуй меня.

— Не поняла…

— Он попросил, чтобы вы его поцеловали, —просуфлировал Ботболт.

— С какой радости?

— Это — моя последняя воля. Возражения есть? Я молчала.

— Неужели откажешься? — заканючил Чиж. —Отказать приговоренному — это все равно что пьяного обобрать! Это все равно чторебенка ударить. Это все равно что… Это все равно что дать на лапу Генсеку ООН!В рублях!..

Последний аргумент был особенно неотразим, и я решилась. Яподошла к Чижу и, закрыв глаза, поцеловала его в твердую и почему-то пахнущуюбензином щеку.

— Не пойдет, — прокомментировал Чиж мой смиренныймонашеский поцелуй. — Считай, что пьяного ты уже обобрала!

В общем это соответствовало истине: я обобрала. Но не простопьяного, а мертвого пьяного. Доржо (или Дугаржапа). Восхитительная платиноваяпантера покоилась в моем кармане, и иначе, чем мародерством, назвать это былонельзя. Увы мне, увы! Позор, презрение и анафема!..

— Я не знаю… — пролепетала я.

— Чего не знаешь? Как целоваться? Брось, ты же непроститутка! И не грудной младенец…

И прежде, чем я успела что-либо сообразить. Чиж притянулменя к себе и поцеловал в губы.

Господи, как же давно меня не целовали! Как давно меня нецеловали так! Чиж, кем бы он ни был на самом деле, превратил поцелуй в целыйритуал, в хорошо отпечатанную программу передач с анонсами к высокорейтинговымпроектам. Я получила весь набор телевизионных ощущений: от бесплотногоутреннего “Голоса верующего” вначале до разнузданного “Цвета ночи” в конце.Высокодуховные христианские пожевывания и покусывания сменились глубокимбурением в стиле незабвенной “Эммануэль”. Почетный член “Клубакинопутешественников” “ПетяНоМожноЧиж” добросовестно исследовал горную цепьмоих зубов и спустился в долину языка. Бессменный егерь “В мире животных”“ПетяНоМожноЧиж” сделал полный анализ микрофлоры моей слюны. “О, счастливчик!”“ПетяНоМожноЧиж” верно ответил на вопрос “Все ли в порядке с пломбами у АлисыЗданович”, выбрав вариант D — “Все в порядке”.

Это была чистая правда: позавчера, ровно за двое суток дорокового самолета на Питер, я вышла из платной стоматологической шарашки“Доктор Дент” со свежезапломбированным верхним резцом. Хороша же я была бы,если бы Чиж, кем бы он ни был на самом деле, нащупал дупло в моем богохульномрту!.. Но я оказалась во всеоружии!..

В какой-то момент нам обоим не хватило воздуха, и Чиж насекунду отвалился от моих разомлевших губ. Этого было достаточно, чтобы япришла в себя и попыталась не допустить второго захода.

— Надеюсь, последняя воля приговоренного к смертиисполнена? — тяжело дыша, спросила я.

— Почти, — тяжело дыша, ответил он.

— Что значит “почти”? Надеюсь, ты не попросишь меняпродемонстрировать нижнее белье и родинки в паху?

— Нет… Но вот если бы ты согласилась пообедать со мной,я был бы полностью удовлетворен.

Я сильно сомневалась, что какой-то одноразовый обед всостоянии удовлетворить мужчину больше, чем какая-то, пусть даже одноразовая,женщина, но на всякий случай решила согласиться:

— Хорошо. Я пообедаю с тобой.

— А если шампанское все-таки отравлено? — не ковремени встрял Ботболт.

— Тогда закажете поминальный пудинг за упокой моейдуши.

Чиж со значением посмотрел на меня, перехватил ботболтовскойперчаткой матовое стекло бутылки и налил полный бокал шампанского. Судя повсему, оно давно выдохлось и даже не рискнуло выпустить пену.

— Ну, мое здоровье!..

По вискам Чижа стекали капли пота, а губы, минуту назадцеловавшие меня, крупно дрожали. Отвага покинула его — в самый последниймомент.

— Ну! — подстегнул оператора Ботболт. — Чтоже вы?

— Сейчас…

Если всю эту комедию он затеял только для того, чтобывырвать у меня поцелуй, то…

Додумать я не успела. Чиж крякнул, хекнул, кашлянул, шмыгнулносом, втянул ноздрями воздух, закрыл глаза — и опрокинул шампанское себе врот!

Прошло пять секунд. Десять. Пятнадцать. Двадцать. Почтиостановившееся время с трудом подползало к минуте, а с Чижом ничегоэкстраординарного не происходило. Он стоял перед нами, раздавленный собственнымбезрассудством, — и был живее всех живых!

Еще спустя несколько секунд он посмотрел на часы и расплылсяв самодовольной улыбке.

— Все! Все! Все! — объявил он. — Контрольноевремя вышло, а я жив и здоров! Что и требовалось доказать! Я жив и здоров, азначит, моя версия верна! Верна!

— Если вы такой умник, — Ботболт был явнонедоволен бескровным исходом дела, — если вы такой умник, то зачем я бегалза железным купоросом?..