— Вы не можете их открыть?

— Конечно. — Ботболт отстегнул от пояса связкуключей на широком кольце и присел на корточки перед буфетом.

И в тот же момент и буфет, и связка, и сам Ботболт пересталидля меня существовать. А все потому, что ничем не примечательное ключное кольцоукрашала собой пантера! Точно такая же, какая лежала сейчас у меня в кармане!

— Какая хорошенькая, надо же! — Мой распутный языкраздвоился и выскочил изо рта прежде, чем я успела сообразить, что делаю.

Ботболт повернул ко мне массивную голову.

— Что вы имеете в виду?

Нужно было спасать положение, и я прикинулась наивнойсолисткой школьного хора с перекошенным бантом и спущенными гольфиками:

— Какая хорошенькая зверюшка! Никогда не видела такихоригинальных ключей!

Ботболт моментально укрыл платиновую пантеру в ладони. Ировным, недрогнувшим голосом соврал:

— Это не ключ. Это талисман. Мой личный талисман.

— А можно мне взглянуть на него? — Солисткашкольного хора выдала наглое верхнее “до” второй октавы и осталась чрезвычайнодовольна своей наглостью.

— Нельзя, — отрубил Ботболт. — Нельзяпередавать свой талисман в чужие руки. От этого он теряет силу.

— Я и не знала… Какая жалость… Чиж буквально испепелилменя взглядом: “Тоже, нашла время сюсюкать и эстетствовать, безмозглаяидиотка!"

— Теперь будешь знать, — проскандировал он. —Не отвлекайтесь, Ботболт.

Но Ботболт и не думал отвлекаться. Он открыл дверцы буфета иотступил в сторону. И перед моими глазами снова предстали когорты спиртного.Ничего интересного в этом не было, и я, мельком взглянув на полки, уступиламесто Чижу. А Чиж… Чиж буквально влез в буфет.

— Так-так… Это все ваши запасы, Ботболт?

— Нет. Часть коллекционных вин и бочки с коньякомхранятся в подвале.

— А подступы к нему заминированы?

— Зачем же? — Ботболт не оценил шутки. —Подвал тоже запирается на ключ.

— Понятно. А это что такое?! — Голос Чижадрогнул. — Что это такое, Ботболт?

Интересно, что откопал в буфете неуемный Чиж? Неужелизамаскированный тростником проход к Великой Китайской стене?

— Ну-ка дайте-ка мне вашу перчатку!

— Я уже дал вам одну свою перчатку, — укоризненносказал Ботболт. — И до сих пор не получил ее обратно!

— Кой черт! Не знаю, куда я ее сунул… Дайте вторую! Наэтот раз Ботболт не стал пререкаться и безропотно вытащил из кармана перчатку,в которой обслуживал нас во время ужина. Чиж двумя пальцами ухватился за тканьи сунул перчатку в буфет. И через секунду, с величайшими предосторожностями,извлек на свет божий.., початую бутылку “Venve Cliquot Ponsardin”!

— Что скажете, Ботболт? Это та самая бутылка, изкоторой вы наливали шампанское в последний раз? Аглае Канунниковой, я имею ввиду?

Ботболт несколько озадачился.

— Ну же, смотрите! Это она?

— Не знаю…

— Вы поставили ее сюда?

— Нет. Вы же сказали ничего здесь не трогать. Бутылкаосталась стоять на столе. К ней я не прикасался.

— До тех пор, пока она не исчезла?

— Я же сказал вам… К бутылке я не прикасался и понятияне имею, куда она делась.

— Значит, это не она?

— Не знаю.

— Тогда откуда же взялась эта? Начатая? Или вы хранитенедопитые бутылки в шкафах?

— Нет, мы не храним недопитые бутылки в шкафах. Их мыхраним в холодильнике. Но обычно…

Обычно до этого не доходит, если учесть порочные нравы Доржои Дугаржапа, ежу понятно!..

— Лично вы ее сюда не ставили? — не унимался Чиж.

— Лично я — нет.

— Ну, хорошо…

Чижа вдруг забила мелкая дрожь, а волосы, солидаризуясь схохолком, встали дыбом. Оператор завращал глазами и засучил руками в такомбешеном темпе, что его смело можно было назвать прелюдией к эпилептическомуприпадку. Во всяком случае, я нисколько не удивлюсь, если на губах уумалишенного Чижа вдруг покажется пена.

— Тебе плохо? — участливо спросила я. — Можетбыть, воды?

— Шампанского! — изрыгнул из себя Чиж. — Ябуду пить шампанское.

— В каком смысле? — Я даже оторопела, аневозмутимый Ботболт направился к холодильнику.

— Вы не поняли… Я буду пить это шампанское!

— Какое? — хором воскликнули мы с Ботболтом.

— Вот это самое, — Чиж пальцем указал на бутылку,извлеченную из буфета.

Если до этого у меня еще оставались сомнения в психическомздоровье Чижа, то теперь они исчезли напрочь. “ПетяНоМожноЧиж” был опасноболен, а все мы, вместо того чтобы с почетом препроводить его в больницу им.Скворцова-Степанова, пошли у него на поводу. Да, именно так! Все это время мывыслушивали бредни сумасшедшего.

— Я буду пить это шампанское, — еще раз повторилЧиж и даже закусил губу от бесповоротности решения. Мы с Ботболтомпереглянулись.

— Может быть, не стоит шампанское? — Ботболтстрадальчески приподнял брови. — Может быть, ограничитесь виски? Илитекилой? Или водкой на худой конец?

— Не ограничусь!

— Ну, хорошо… Не хотите крепких напитков, естьзамечательное вино. “Шато Доман де Шевалье”… Любой гурман продаст Родину забутылку “Шевалье”. За пробку от бутылки! Хотите?

— Не хочу! — продолжал кочевряжиться Чиж.

— А может, ликерчику, Чижевич? — встряла я. —Ликерчику, а? Самое то! Ликерчику — и баиньки.

— Я же сказал: я буду пить это шампанское. Дайте мнебокал, Ботболт!

Впрочем, нетерпение Чижа было так велико, что он не сталдожидаться Ботболта, а блохой подскочил к столу и вцепился в бокал.

И в ту же секунду я поняла: этот болван действительноопорожнит проклятую бутылку! Назло мне, назло Ботболту, назло Дашке, назло тремграциям в столовой, назло недобитому фашисту, назло спящему режиссеру, назлоотсутствующему хозяину, назло трем трупам… Назло самому себе, наконец! Вот ведьтвою мать! Три трупа были еще туда-сюда, они составляли классическое, воспетоемировой культурой триединство… Но четыре! Четыре — это был явный перебор!

— Нет, — дрожащим голосом сказала я и протянуларуку к бутылке. — Нет, я не дам тебе пить эту гадость.

— Отпечатки! — простонал Чиж. — Не смей еекасаться, там же отпечатки!

Скорее повинуясь его властному голосу, чем вслушиваясь вслова, я отпрянула от “Veuve Cliquot Ponsardin”.

— Ты идиот! А если это и есть отравленное пойло? Чижпотер взмокший лоб и расплылся в улыбке: