Да, если один из них упадет в коффах и сгорит, когда дофонтанов будет рукой подать, им, конечно, будет плохо. Очень плохо. А эта сукав белых одеждах? Что ж, она лишь упрется руками в бедра, откинет голову и будетдолго, долго смеяться. Очень многое зависело от человека, чей усталый, холодныйголос заполнял пещеру. Темная Башня зависела от него, потому что такиммогуществом, как он, не обладал никто.

И, что самое странное, вышесказанное в полной мереотносилось и к Шими.

2

— Проверка, один, два… проверка, один, два… Проверка, проверка,проверка. Это Тед Бротигэн… проверка записи.

Короткая пауза. Бобины вращались, одна полная, вторая —начавшаяся заполняться.

— Ладно, хорошо. Более того, отлично. Я не думал, что эташтуковина заработает, особенно здесь, но, вижу, никаких проблем. Я готовился кэтой записи, пытаясь представить себе, как вы четверо… пятеро, считаячетвероногого дружка мальчика… слушаете меня, потому что я всегда полагалвизуализацию лучшим способом подготовки к презентации. К сожалению, в данномслучае этот метод не сработал. Шими может посылать мне очень хорошие ментальныекартинки, просто великолепные, но Роланд — единственный из вас, с кем он непосредственновстречался, да и его он не видел после падения Гилеада, а тогда они оба былисовсем молодыми. Не сочтите мои слова за неуважение, но я подозреваю, чтоРоланд, который сейчас идет к Тандерклепу, выглядит совсем не так, как тотмолодой человек, которого боготворил Шими.

— Где ты сейчас, Роланд? В Мэне, ищешь писателя? Тогосамого, кто также, до некоторой степени, создал и меня? В Нью-Йорке, разыскиваяжену Эдди Дина? Кто-нибудь из вас до сих пор жив? Я знаю, ваши шансы добратьсядо Тандерклепа невелики; ка тянет вас к Девар-тои, но очень могущественнаяанти-ка, приведенная в действие существом, которое вы называете Алым Королем,всячески противодействует вам и вашему ка-тету. Тем не менее…

— Эмили Дикинсон называла надежду штучкой в перышках? Немогу вспомнить. Нынче я многое не могу вспомнить, но, похоже, не забыл, какнужно сражаться. Может, это и хорошо. Я надеюсь, что это хорошо.

— У вас не возникало желания задаться вопросом, а где я всеэто надиктовываю, дама и господа?

— Не возникало. Они просто сидели, зачарованные чутьсуховатым голосом Бротигэна, передавая друг другу бутылку «перье» и жестянку скрекерами из пшеничной муки грубого помола.

— Я вам скажу, — продолжил Бротигэн, — частично, потому, чтоте трое из вас, кто пришел сюда из Америки, найдут это забавным, а в основномпо другой причине: мой рассказ может оказаться полезным для подготовки операциипо уничтожению того, что происходит в Алгул Сьенто.

— Я говорю, сидя в кресле, высеченном из цельного кускашоколада. Сидение — большое синее маршмэллоу [47] , и я сомневаюсь, чтонадувные матрасы, которые мы собираемся вам оставить, мягче и удобнее. Выможете подумать, что такое сидение липкое, ан нет. Стены этой комнаты, и кухни,которую я вижу через арку слева от меня, сделаны из зеленых, желтых и красныхледенцов. Лизните зеленое, и на языке останется вкус лайма. Лизните красное, ивы попробуете малину. Хотя вкус (в любом смысле этого неопределенного слова)едва ли связан с выбором Шими, во всяком случае, таково мое мнение. Я думаю,он, как ребенок, любит первичные яркие цвета.

Роланд, улыбнувшись, кивнул.

— Но должен вам сказать, — вновь заговорил сухой голос, — ябыл бы счастлив, если бы хотя бы в одной комнате яркости этой было поменьше. Икраску бы выбрали синюю. А может, и какую-нибудь более темную.

Если уж речь зашла о темном, то ступени тоже шоколадные. Авот сказать «ступени лестницы на второй этаж» нельзя, потому что второго этажанет. Через окно видны автомобили, которые подозрительно схожи с конфетами, амостовая выглядит, как лакрица. Но, если открыть дверь и шагнуть через порог,ты сразу окажешься там, откуда пришел. То есть в «реальном мире», лучшеготермина, увы, не подобрать.

«Пряничный домик», так мы называем это место, потому что тамвсегда пахнет свежеиспеченным, только что из духовки, имбирным пряником, созданвоображением не только Шими, но и Динки. Динка поселили в общежитиеКорбетт-Хауз, где жил Шими, и однажды вечером он услышал, как Шими плачетнавзрыд, чтобы, вымотавшись донельзя, заснуть. В большинстве своем люди в такойситуации прошли бы мимо, и я понимаю, в этом мире Динки Эрншоу менее другихпохож на доброго самаритянина, но, вместо того, чтобы следовать своей дорогой,он постучал в дверь и спросил, можно ли ему войти.

Спросите его теперь, и Динки ответит вам, что ничего особенногоон и не сделал. «Я только-только здесь появился, мне было одиноко, я хотел скем-нибудь подружиться, — скажет он. — Услышал, что парень ревет в голос, ирешил, что ему, возможно, тоже нужен друг». Во многих местах такое рассуждениемогло бы показаться логичным, но только не в Алгул Сьенто. И, думаю, вам преждевсего необходимо это понять, если вы пытаетесь понять нас. Поэтому уж проститеменя за то, что я уделяю этому так много внимания.

Некоторые из охранников-челов называют нас морками, как инопланетяниз какой-то телевизионной комедии. И морки — самые эгоистичные обитатели Земли.Необщительные? Не совсем так. Некоторые очень даже общительные, но только приусловии, если общение даст им то, чего им этот самый момент хочется, что онимогут получить именно благодаря общению. Мало кто из морков — социопаты, нобольшинство социопатов — морки, если вы понимаете, о чем я говорю. Самымзнаменитым, и, слава Богу, низшие люди не притащили его сюда, был маньяк-убийцаТед Банди [48] .

Если у вас есть лишняя сигарета или две, никто не сможетпосочувствовать вам или восхититься вами лучше морка, которому хочетсяпокурить.

Подавляющее большинство морков, я говорю о девяносто восьмиили девяносто девяти из ста, услышав плач за закрытой дверью, не замедлили бышага, проходя мимо в одну или другую сторону. Динки постучал и спросил, можноли войти, пусть был новичком в Алгул Сьенто и многого не понимал (а такжедумал, что его накажут за убийство прежнего босса, но это уже другая история).

И нам следует взглянуть на эту ситуацию с позиции Шими.Вновь я скажу, девяносто восемь или девяносто девять морков из стаотреагировали бы на вопрос Динки криком: «Отвали!» или даже «Пошел на хер!».Потому что мы остро чувствуем, что отличаемся от большинства людей, а такихотличий, как наше, это самое большинство не любит. Любит ничуть не больше, чем,полагаю, неандертальцы любили первых кроманьонцев, появившихся в округе. Моркине любят, когда их застигают врасплох.