– Отлично, хорошо. Что тебе подать? Яйца? Хлеб? Кофе? Марта говорит, ты любишь вишневое варенье. Правда?

Лукаса замутило.

– Ладно.

Тибо крикнул в дверь кабинета:

– Манфред! Кофе. И все, что к нему найдете. Он питает слабость к вишневому варенью.

Тибо вернулся к Лукасу.

– Бенуа гладит тебе рубашку. Сильвен греет воду для ванны. Мой брадобрей сейчас займется бородой. Кучер ждет тебя через час. Так что можешь ни о чем не думать.

– Легко, сир, голова совсем пустая.

– Писать сможешь?

Лукас пошевелил окоченевшими пальцами. Черный камень на запястье по-прежнему держался.

– Хм-м, немного ватные… А левой как, не управишься?

– Пф… сир.

– Погоди, есть идея.

Он оглянулся на порог, где посыльная провела всю ночь, привалившись к косяку.

– Эсмеральда? Гитару.

Она принесла инструмент.

– Играй, – приказал Тибо Лукасу, который смотрел на гитару так, будто впервые ее видел. – Сыграй для меня.

Лукас закрыл глаза, заранее обессилев.

– Ну же, Лукас. Играй, ради короля, – настаивал Тибо.

Лукас сел на край кровати, его тело само обвило гитару, было видно, они давным-давно сроднились.

– Для одноруких, сир, я пьес не знаю.

– Я просто прошу тебя размять пальцы.

Лукас стал наигрывать мотив, который очень любил ребенком и которым утешал себя в мучительных гастролях из-под палки. Ритм плавал, но ноты звучали чисто, как хрусталь. Эсме ловила каждую. В музыке Лукас наконец-то раскрылся. Даже играя неловко, он заполнил собой всю комнату и был прекрасен как никогда. Ей хотелось, чтобы он обхватил ее так же, как свою гитару. Легко и крепко. Но, слушая его игру, она понимала, что он живет одиночкой, в какой-то далекой стране.

Далекой-предалекой.

После экзаменов Лукас погрузился в полную беззаботность. Каждое утро он спускался в кухню, подолгу там засиживался и ел до отвала. Участвовал в работах на ферме, тренировался вместе со стражей. Оставался посидеть с Блезом после смены белья и подолгу навещал Мириам. Он бродил по пристани, вдыхая запах водорослей и слушая брань матросов. И даже иногда заходил в трактир.

Удивительно, но о Гильдии врачей он больше не думал. Он думал о том, что едва не умер и что остался в живых. Он думал об Эсме, о кувшине, из которого она его поила, о прохладных руках на его лбу, о простыне, которой она его укрывала и которую он сбрасывал. Он не знал, ни как отблагодарить ее за заботу, ни почему она так заботилась о нем. На самом деле ему следовало еще раньше задуматься: почему она вдруг возникла в его жизни? Почему ей взбрело в голову отвлекать его от учебы? Он бы спросил у нее самой, если бы только нашел ее. Но Эсме теперь ночевала там, куда ее заносили письма, и во дворец залетала лишь как мимолетный порыв ветра. Ему казалось, что она избегает его, и он недоумевал, чем мог ее обидеть.

Как-то сидя после обеда в трактире, Лукас услышал из разговора, что сын портного провалил экзамены на врача и что из двадцати двух кандидатов в Гильдию взяли только девятерых. Тогда он понял, что и сам должен уже знать свои результаты. В тот же день Сильвен передал ему извещение на толстой картонке, подписанное самим королем и скрепленное печатью. Завтра к десяти утра он должен был явиться в Тронный зал.

Наутро в назначенный час лакей раздвинул перед ним тяжелые бронзовые двери. Ступая по красной дорожке, Лукас не видел ни стройных колонн, ни расписных сводов, ни солнечных лучей, льющихся из окон в белоснежных рамах, – он видел лишь короля в ярко-алой мантии, выставлявшего напоказ великолепный скипетр черного дерева.

Перед возвышением стояло много людей. Лукас вошел последним, и все взоры были устремлены на него. Справа – большое темно-синее пятно: доктор Рикар, доктор Плутиш, доктор Фуфелье, а также двое экзаменаторов, принимавших у него устный экзамен. Слева – разнородная толпа: мировой судья, кузнец Шарль, Мариус (он же Микроб, бортовой врач с «Изабеллы»), Феликс с Лисандром, Ирма Сильная, капитан карантинного корабля, а также сам чудом исцелившийся Альбер Дорек, с лысой, но ясной головой.

– Господин Корбьер, – встретил его Тибо, расплываясь в улыбке. – Мы собрались здесь для обсуждения вашей кандидатуры на вступление в Гильдию врачей.

У всех, кроме короля, вид был встревоженный.

– Доктор Рикар, не могли бы вы сообщить нам результаты господина Корбьера на экзаменах?

– Охотно, ваше величество. Теоретический экзамен, письменная часть: неудовлетворительно. Чудовищный почерк, к слову. Устная часть… – Метнув на коллег уничижительный взгляд, он продолжил: – Сдана с отличием. – И, выдержав паузу, договорил: – Практика: неокончена по причине отстранения. Рекомендации руководителей практики: отрицательные.

– И ваше заключение, господин Рикар?

– Кандидатура отклонена, сир.

Лукас, ничего другого и не ждавший, принял известие спокойно. Он надеялся теперь поскорее улизнуть из Тронного зала и – почему бы и нет? – через недельку уйти в плавание. Но тут скипетр ударил в пол с громовым гулом, и под розовыми сводами прокатился суровый голос короля:

– Я обжалую решение!

Рикар надул зоб.

– Как мы уже обсуждали с вами, сир, обжалование – сложная процедура, которая требует вмешательства высших должностных лиц, в данном случае меня.

– Но поскольку я обжалую именно ваше решение, господин Рикар, позвольте узнать, как мне быть в этом случае.

– Нужен третейский судья, сир. Совершенно непредвзятый и с репутацией, подтверждающей его компетентность.

– А если бы я прямо сейчас представил вам такого человека, иностранца, чья компетентность неоспорима, вы признали бы его третейским судьей, господин Рикар?

– У меня не было бы выбора, ваше величество.

– Хорошо. Манфред?

Мажордом мгновенно возник из-за колонны, вынес небольшое кресло и поставил его рядом с кузнецом.

– Надеюсь, сир, что ваш третейский судья – не это кресло, – нервно пошутил Рикар.

Но Манфред уже подошел к исполинским бронзовым дверям и ввел в Тронный зал крошечное, сморщенное, как изюм, создание: он сопроводил его до кресла, бережно придерживая. Старик рухнул в него, все так же скрючившись: его позвоночник окостенел, застыв в единственно возможном положении. Он обвел собравшихся острым как скальпель взглядом.

– Прошу вас вместе со мной поприветствовать доктора Превера из Бержерака.

От кучки врачей послышался шепот: «Доктор Превер из Бержерака!» Кто осмелится сказать против него хоть слово? Ему принадлежали самые значимые открытия своего времени, он не раз спасал безнадежно больных и поставил рекорд по ампутации – девяносто секунд. Всю жизнь Превер боролся с карьеризмом и непрофессионализмом, «двумя гангренами врачебного дела». Весь двор Бержерака молился на него.