Кажется, что картина не написана красками, а выкопана из земли, заляпана тяжелой, сырой глиной брабантских полей. «Я старался представить как можно более наглядно, что эти люди, поедающие свой картофель при свете лампы, еще недавно копали землю теми самыми руками, которые теперь протягивают к блюду, таким образом эта картина – о тяжелом труде и о том, что изображенные на ней честно заработали свою еду», – писал художник. Растворившись в своем материале, Ван Гог делает все возможное, чтобы писать, как если бы он сам был комом земли; кажется, что его кисть сама с усердием ваяет этот красочный рельеф. По сравнению с этой картиной все жалкие попытки художников XIX века переписать крестьянские сцены века XVII начинают вдруг казаться прогулкой буржуа в квартал трущоб. Эти крестьяне садятся за стол в благодати, их ужин, состоящий из одной картошки, – причастие тех, кто трудится, кофейник и блюдо с картофелем – ритуальные предметы этого священнодействия.

Ван Гог осознавал, что создал нечто действительно радикальное, и в восторженном порыве отослал «Едоков картофеля» брату в Париж, точно расписав, как следует повесить картину – на фоне цвета золота или меди. Но его энтузиазм не нашел отклика у Тео – младший брат увидел лишь очередную темную картину, продать которую в Париже, где все было таким… ярким, не представлялось возможности. Преданный своему нелегкому искусству, Ван Гог проигнорировал критику. Историк искусства Дебора Сильвермен отмечает, что Винсент очень дорожил коробкой с мотками разноцветной пряжи, – нюэненские ткачи произвели на художника столь сильное впечатление, что он мечтал сделать свою живопись похожей на грубую ткань, сотканную из тщательно подобранных цветных нитей. Короткие мазки, которым суждено было стать характерным приемом художника, действительно напоминают переплетение нитей на изнанке тканого полотна. Это работа ремесленника – как бы ни стремился Ван Гог причислить себя к пролетариям. Доктор в Амстердаме, глядя на руки Винсента, предположил, что перед ним кузнец, – догадка вызвала у художника приступ детского восторга. Темами его картин становятся до агрессивности безыскусные вещи: трубки, шляпы, столы.

В 1885 году череда семейных неурядиц выбивает Винсента из колеи – как это бывало всегда. В марте умирает Теодорус Ван Гог. Мучимый чувством вины за все прежние размолвки с отцом, вместо надгробной речи художник пишет раскрытую Библию. Преемник нюэненского пастора настоял, чтобы старший сын предшественника не смел появляться в родительском доме и в деревне. По мнению сестры Анны, присутствие Винсента приносило их матери ужасные страдания. Не обошлось и без очередного скандала: Винсент затеял интригу с тридцатидевятилетней соседкой семейства Ван Гог Марго Бегеманн. Впервые его страсть, как казалось, не была безответной, – возможно, именно поэтому Ван Гог из уважения к семейному благочестию разорвал отношения. Марго в попытке самоубийства приняла яд.

Оказавшись в эмоциональном тупике, Винсент пишет «Череп с зажженной сигаретой» и делает то же, что всегда делал в таких случаях, – отправляется в путь. На этот раз целью путешествия стал Антверпен, где Ван Гог снял дешевую комнату и потратил полученные от Тео дополнительные деньги на сомнительной полезности уроки в Академии художеств. Как бы то ни было, бельгийский портовый город подарил Винсенту два важнейших открытия: Рубенса и японские гравюры – и то и другое было наполнено цветом. Известная история о том, как Париж превратил голландскую лягушку в принца импрессионизма, не во всем противоречит действительности, но правды в ней мало. Еще в Голландии Ван Гог думал о том, как сделать свою живопись более светлой и динамичной, и знакомство с великолепной пышностью картин Рубенса лишь способствовало процессу. Хотя, по собственному признанию Винсента, «слышать цвет» тогда он еще не научился. Чтобы как следует освоить науку «слышать цвет», надо было ехать в Париж – мысль об этом посещала художника все чаще. Но на самом деле больше всего ему хотелось жить рядом с Тео, в художественной коммуне на двоих. Арт-дилер и художник, торговец и работник – идеал гармоничного сосуществования. В Париже Винсент смог бы спасти Тео от «холодной респектабельности», делавшей его равнодушным к живописи брата и всему по-настоящему важному.

V

Ван Гог прибыл в Париж как раз в тот момент, когда импрессионисты устроили свою последнюю значительную выставку, так что великолепие их прославленных работ просто не могло оставить художника равнодушным. Среди прочих он познакомился с Люсьеном Писсарро (сыном Камиля Писсарро) и пуантилистом Полем Синьяком. Какое-то время Винсент делал то, что должен был делать, – писал этюды на берегу реки в Аньере, освященном пейзажами импрессионистов. Главное, ухватить свет, поэтому все аньерские пейзажи пестрят мелкими штрихами, точками и пятнами тени: понедельник – день Писсарро. Увлек впечатлительного новичка и пуантилизм – приверженцы этого направления наносили на холст свои точки чистых цветов в строгом соответствии с научным методом, согласно которому с задачей смешивания цветов должен был справиться глаз зрителя. Так что вторник оказался днем Сёра. Все эти тщательно просчитанные манипуляции, однако, конфликтовали со склонностью Ван Гога к неукротимым движениям кисти и непосредственной трансляцией на полотно артистического импульса. И в том, что знакомство с парижским искусством так и не переросло из увлечения в настоящую любовь, нет ничего удивительного. Импрессионисты щедро сдабривали человеческое существование ароматной приправой солнечного света. Искусство же Ван Гога всегда будет наполнено силой, запахом, правдой реального мира – как и его собственная жизнь. В конечном итоге сама мысль о том, что живопись сводится к одной лишь игре света, утонченным сочетаниям цвета и искусным построениям формы, была ему отвратительна.

Жаворонок над пшеничным полем. 1887. Холст, масло.

Музей Ван Гога в Амстердаме

Именно поэтому некоторые картины Ван Гога воспринимаются как попытка творчески переосмыслить и придать глубины импрессионизму. Если Моне писал свои маки на лугу с высокой точки, заливая все пространство светом, уроженец «нижних земель» почти припадает к земле, обозревая пшеничное поле с парящим над ним жаворонком с уровня полевой мыши. Высокая трава служит фоном, а маки с трудом пробиваются сквозь зелень над стерней, придавая композиции ощущение пасторальной клаустрофобии – словно мы сами только что едва увернулись от серпа. Отгороженный от нас стеной бурной растительности парящий полет одинокого жаворонка выходит за границы привычного клише сельской идиллии, обретая значение побега в эмпиреи. Кто еще, кроме Ван Гога, смог бы превратить поздравительную открытку в драму духа?

Художник изобрел собственный метод передачи сверкающего света, выдавливая краску, произведенную промышленным способом, прямо на холст. Золотое правило импрессионистов состояло в следующем: как бы ни писалась картина – паутинкой, как у Моне, или бусинками, нанизанными на нити, как у Сёра, – надо было достичь такого эффекта, будто цвет обнаруживает себя сам собой, в результате непроизвольного оптического спазма – в момент, когда зажмуриваешь глаза от солнца, а потом снова их открываешь; впоследствии Марсель Дюшан назовет это «содроганием сетчатки». Ни в коем случае нельзя было оставлять следы черновой работы художника – того, как он шлепал краску на холст, растирал ее по поверхности, соскабливал мастихином.