риску убить своих детей по другим причинам, включая сложные проблемы психического здоровья, социальную изоляцию и стигматизацию, ситуации в семье, связанные с насилием и преступностью, выраженную социальную депривацию и недостаточное понимание природы репродуктивной функции организма, отсутствие контроля над рождаемостью и рождением ребенка, — все это препятствует развитию практики, основанной на фактах. Еще в 2004 г. Спинелли писала о скудности исследований, посвященных инфантициду, в частности, тому, какое отношение инфантицид имеет к послеродовому психическому заболеванию и его точной оценке. Несмотря на то что некоторые специалисты полагают важным помещать вместе психически больных матерей, проходящих наблюдение и лечение, и их младенцев, данных, сравнивающих эти случаи с теми, где мать и ребенок разделены, все еще недостаточно.

Кумар с соавторами отмечают сложность принятия обоснованных решений в свете отсутствия сравнительных данных (Kumar et al., 1994). Кумар и Хипвелл разработали клиническую шкалу оценки «Вифлеемская шкала взаимодействия между матерью и младенцем» (the Bethlem Mother‑Infant Interaction Scale), предназначенную для оценки взаимодействия между матерью и ребенком в клинической обстановке с целью оценить степень риска, которую мать может представлять для него (Kumar, Hipwell, 1996). Пока остается неизвестным, будет ли данная шкала иметь прогностическую ценность для того, чтобы позволить клиницистам оценивать способность матери обеспечивать своему ребенку заботу и безопасное воспитание.

Выявление и лечение депрессии в антенатальном и постнатальном периодах имеет жизненно важное значение. Оутс описывает практику стационарного психиатрического лечения матерей и младенцев, подобную той, например, что предлагают в Королевском медицинском центре в Ноттингеме (Oates, 1994).

Однако такое специализированное лечение обычно недоступно для женщин, которые уже психически больны или замечены психиатрическими службами после родов. Другие подобные ресурсы включают терапевтический подход к лечению матерей и младенцев, предлагаемый в больнице Касселя в Ричмонде, где также проводят постоянную оценку рисков.

Недавно Спинелли и Эндикотт провели исследование в отношении более высокой эффективности межличностной психотерапии среди депрессивных беременных женщин по сравнению с образовательными мероприятиями (Spinelli, Endicott, 2003). Подобные исследования бесценны с точки зрения создания доказательной базы для лечения этой наиболее уязвимой части населения, к тому же они могут оказать положительное влияние на качество ухода, которое эти матери будут обеспечивать своим детям.

Ограниченность ресурсов, доступных для матерей с психическими заболеваниями и их детей, может отражать социальное сопротивление признанию факта материнского насилия и депрессии. Это отрицание приводит к неспособности предоставить надлежащие условия. Некоторые женщины, которые продолжают убивать своих детей, ранее подвергали их другим формам физического насилия и, возможно, уже были известны психиатрическим службам и службам по защите детей. Риск случайной смерти, являющийся самым высоким среди существующих угроз причинения физического, эмоционального и психологического вреда, должен оцениваться даже в тех случаях, когда мать не выражает явного желания убить своего ребенка.

Существует глубокое сопротивление признанию материнского насилия. Трагические случаи инфантицида и других убийств матерями, как правило, рассматриваются исключительно как свидетельства крайних форм нарушений психики, как это отражено в Законе «Об инфантициде». Необходимо признать возможность совершения женщинами насилия и его проявлений в отношении детей со стороны женщин, не являющихся психически больными, а также со стороны тех, кто на самом деле болен. Важнейшее значение имеет анализ динамики насилия среди женщин и многократно повторяющихся моделей материнства, включающих жестокость. Эмпирические данные, подтверждающие передачу жестокости родителей между поколениями, крайне важны. Эти данные обогащают наше понимание влияния раннего опыта женщины на тот способ, которым она воспитывает ребенка, а также на понимание необходимости вмешательств, таких как индивидуальная психотерапия и работа в родительских группах, что должно помочь разорвать цикл совершения насилия в отношении ребенка. Очевидно, что неподобающие социальные условия будут способствовать депрессии матери, разногласиям между родителями, а возникающий при этом стресс будет отрицательно сказываться на воспитании детей.

В обществе, где к молодым одиноким матерям относятся с презрением и враждебностью, преступления неонатицида и инфантицида будут продолжаться как акт отчаяния. Существует огромная необходимость признать сложную природу филицида и конкретные опасности материнства, включая возможность возникновения серьезных психических заболеваний после родов и влияние социальной изоляции на матерей с особой уязвимостью. Деликатное рассмотрение сознательных и бессознательных реалий, с которыми сталкивается отдельно взятая мать, и ее отношений со своими детьми может дать более широкое понимание инфантицида в его социальном контексте, с его множественными мотивами и смыслами. В то время как значительное число случаев инфантицида связано с послеродовой депрессией, при неонатициде подобного не наблюдается. Установлено, что невозможно выделить единую причину или мотив для инфантицида (Meyer, Oberman, 2001; Spinelli, 2004); его значение и причины возникновения в случае с каждой матерью должны рассматриваться на фоне ее социальной и личной ситуации. Истоки, лечение и профилактика инфантицида являются многофакторными.

Существует настоятельная необходимость интегрировать психиатрические, социальные и психодинамические модели понимания этого трагического акта. Неспособность понять риск насилия со стороны матерей напрямую связана с отказом от признания существования инфантицида и неонатицида и скорее препятствует, чем содействует выполнению важнейшей задачи по выявлению матерей и детей, находящихся в группе риска, и оказанию им лечения, предоставлению образования и поддержки, что могло бы спасти им жизни.

ЧАСТЬ II.

Насилие, направленное против самой себя

Глава 6.

Преднамеренное самоповреждение

Введение

«Преднамеренное самоповреждение является симптомом внутреннего бедствия, которое выражает послание как самому себе, так и обществу» (Adshead. 1997, р. 111). Как и другие проявления женского насилия, самоповреждение рассматривается многими с ужасом и непониманием, а его истоки и цель игнорируются. Я считаю, что в самоповреждении отражен типично женский способ выразить гнев, и суть этого способа в том, что он обычно обращен на самого себя.

В то время как мужчины склонны справляться с гневом, направляя его вовне, рассматривая себя как жертву несправедливости в суровом и наказывающем мире, женщины винят себя и берут на себя ответственность за ущерб, который им причинили другие люди. Когда воспоминания о насилии или чувстве гнева угрожают захлестнуть женщин и уничтожить их примирительную позицию по отношению к агрессорам, они обращают свой гнев