отделить эти импульсы, разместив их в расщепленном теле, для того чтобы впоследствии их убить.

Для пережившей насилие женщины расщепленное тело является объектом, на который она проецируют желание убивать, чтобы ее настоящее Я выжило; таким образом, подобный акт насилия в своей основе является актом самосохранения. Женщина пытается ликвидировать «плохую» себя, у которой были сексуальные отношения с отцом или другими взрослыми. Во время опыта переживания сексуального насилия ребенок или подросток мог обнаружить, что расщепление дает телу определенную защиту, сохраняя некоторое ощущение хорошего объекта, дарит чувство защищенности. Иными словами, сознание будто бы парило над насилием, причинявшем страдание женскому телу, и таким образом выживало. Ощущение своего тела как источника собственной порочности будет особенно интенсивным для жертв насилия, чей процесс адаптации к собственному сексуально созревающему телу, с его запутанными и переполняющими инфантильными желаниями, был грубо нарушен в результате насилия со стороны родителей. Представление собственного тела как «другого» и как сосуда для насильственных импульсов делает возможным для пережившей сексуальное насилие женщины продолжать совершать насилие против своего организма. Ее чувство вины за пережитое сексуальное насилие и ложное убеждение, что она, возможно, «призвала» к совершению его в свой адрес, также могут усиливать потребность быть наказанной, и это наказание может быть нанесено самостоятельно самой себе.

В своем психоаналитическом обсуждении деперсонализации и самоповреждения Миллер и Башкин описывают пациента который «драматично и ярко сохранил в тканях своего тела историю событий, которые он не мог интегрировать в ткань своей личности» (Miller, Bashkin, 1974, р. 647). Это описание очень заметно перекликается с опытом женщин, которые подвергались сексуальному, физическому или эмоциональному насилию в детстве и выражают травму через свои тела. Также те события детства, которые не могут быть осмыслены и о которых нельзя говорить, были как будто зафиксированы непосредственно в теле. Трудность интеграции или усвоения этих ранних переживаний раскрывается в виде буквального отделения гнева и сосредоточения его нателе. Таким образом, преднамеренное самоповреждение можно рассматривать как попытку сохранить «хорошие кусочки» самости, которые не были подвержены насилию и находятся в уме или душе выжившей женщины, путем идентификации повреждения непосредственно в теле, что в некотором смысле сужает сферу воздействия этого вреда до телесного уровня.

Распространенная связь между преднамеренным самоповреждением и пережитым женщиной в детском возрасте сексуальным насилием хорошо задокументирована: некоторые исследования показали, что более 50% пациентов, у которых наблюдалось преднамеренное самоповреждающее поведение, подвергались сексуальному насилию со стороны одного из своих основных опекунов (Briere, Zaidi, 1989; van der Kolk et al., 1991). Оба феномена сосуществуют у женщин с отклонениями, а также у женщин, которые не страдают от серьезных психических расстройств. Диагноз пограничного расстройства личности сам по себе связан с пережитым в детстве серьезным сексуальным и эмоциональным насилием и может отражать ту степень, в которой угнетающий и травматический опыт мешает развитию личности.

Организация личности, которая возникает в результате, может опираться на раннюю или примитивную психическую защиту, в силу которой мир воспринимается человеком как пугающее место, как это было в ранний период жизни. Защитное расщепление и проективная идентификация используется для предотвращения чувства несчастья, угрожающего затопить и подавить женщину. Самоповреждение можно рассматривать как один из видов проекции и как проявление серьезных сложностей в управлении гневом и чувством несчастья. Поскольку у этих женщин не было опыта взаимодействия с родителем, способным контейнировать эти чувства, они не усвоили эту способность в прошлом и вместо этого стремятся избавиться от них чувств, выразив их в настоящем.

Терапия может продемонстрировать, что, казалось бы, невыносимую психическую боль можно вытерпеть и осмыслить, что воспоминания и чувство отчаяния совершенно не обязательно требуют срочных действий. Терапевт может предложить женщине опыт контейнирования и может показать ей, что она способна вынести процесс осмысления своей жизненной истории. Способность управляй этими импульсами и ментализировать эмоциональные состояния и ощущения, вместо того чтобы лишь отреагировать их вовне, обсуждается в работе Бейтмана и Фонаги (Bateman, Fonagy, 2004). Связь между сексуальным насилием, нарушающим наиважнейшие границы и табу, и болью от самоповреждения очевидна в том смысле, что акт самоповреждения — в явной попытке найти и ограничить ущерб — нарушает границу между мыслью и действием, внутренним и внешним, психологической и физической болью. Табу не резать и не прокалывать собственную плоть также оказывается нарушено, а шрамы на теле могут быть рассмотрены как символические «шрамы душевных ран». Самоповреждение демонстрирует нанесенный в прошлом ущерб и свидетельствует о преступлениях, которые были совершены против тела. Миллер и Башкин представляют описание человека, который не мог воспринимать свою жизнь как непрерывную и у которого не было чувства стабильной и устойчивой личном идентичности: «Нанесенные пациентом F. самому себе раны со всей очевидностью стали для него постоянным и конкретным напоминанием о том, что он действительно жил и страдал в свое время» (Miller, Bashkin, 1974, р. 647).

Как только самоповреждение произошло, и телесный барьер был сломлен, осуществлять насилие против самого себя становится все легче. Поскольку самоповреждение предлагает только краткосрочное облегчение, возникает компульсивное побуждение повторять самоповреждающее действие в случаях, когда тревога достигает неприемлемого уровня. Функция терапии будет заключаться в формулировании этих мыслей, уменьшении потребности в расщеплении хороших и плохих чувств и в том, чтобы их отыграть. Женщины, которые пострадали от отвержения, отказа или пренебрежения со стороны своей матери, могут выражать гнев и разочарование, совершая жестокие атаки на собственные тела, а также прямые нападения на свои половые органы.

Женщины, которые вводят во влагалище ранящие либо наносящие вред предметы, могут таким образом символически атаковать тело своей матери. Женщина, совершающая акт самоповреждения, «интернализировала источник своей первоначальной травмы и теперь садистически воздействует на свое тело» (Adshead, 1997, р. 41). Они также могут нападать на свою собственную действительную либо потенциальную материнскую идентичность, символизирующую угрозу, которая связана с сексуальными отношениями. Тем не менее осуществленные подобным образом атаки на собственное тело могут выполнять функцию самосохранения в том смысле, что тело, «плохая» часть личности, может быть разрушена, чтобы остальная ее часть могла выжить; угроза локализуется в определенном месте и затем уничтожается.

Самоповреждение как примитивный механизм защиты: расщепление

Важным компонентом в развитии самоповреждающего